Советский Союз. Последние годы жизни. Конец советской империи

Главной темой пресс-конференции Горбачева, которой руководил его пресс-секретарь Виталий Игнатенко, стало трехдневное заточение Президента СССР в Форосе. Игнатенко отдавал предпочтение иностранным журналистам. Все отметили и тот странный факт, что пресс-секретарь президента не дал возможности задать свой вопрос Горбачеву ни одному из журналистов, которые представляли запрещенные 19 августа советские и российские издания. Этот запрет был отменен 22 августа, но неугодные ГКЧП газеты вышли в свет только 24 августа. К тому же Горбачев отвечал не на все вопросы. «Всего я вам не скажу, – заметил президент и, помолчав, добавил: – Всего я вам никогда не скажу». Горбачев повторил свои недавние слова о том, что он вернулся из Фороса в другую страну, добавив, что он вернулся в Москву и другим человеком. Но он не собирается пересматривать свои убеждения и останется приверженцем социалистического выбора. Горбачев резко критиковал лидеров ГКЧП, но он пытался взять под свою защиту деятельность КПСС и выразил свое неодобрение А.Н. Яковлеву, который сделал заявление о разрыве с Коммунистической партией. Горбачев заверил присутствующих в том, что он держит ситуацию в стране и в Москве «под контролем». Но все видели, однако, что это не так. Как вспоминал всего через год В. Игнатенко, «Михаил Горбачев своего ухода не предвидел и не предчувствовал. Он вообще считал себя всесильным и думал, что росчерком пера остановит любые события» [250]. Однако в августе 1991 г. события развивались совсем не так, как этого хотел Горбачев. К вечеру 22 августа основная часть манифестантов переместилась на Старую площадь и на Лубянскую площадь. Десятки тысяч человек расположились на траве у памятника Дзержинскому, на асфальте прямо на площади и на окрестных газонах. Люди были возбуждены, и недавние защитники Белого дома встали цепью. Они были готовы защитить от погрома здания КГБ. Леонид Шебаршин только что провел коллегию КГБ СССР, почти все работники центрального аппарата КГБ находились на своих рабочих местах, но что было делать – никто из них не знал. Перед фасадом здания «Лубянка-2» собралось не менее 20 тысяч человек, они выкрикивали лозунги и пели песни про Магадан, а также писали разного рода ругательства на цоколе здания. После 5 часов вечера была сделана первая попытка свалить «железного Феликса» с пьедестала с помощью металлических тросов. Это вызвало беспокойство в мэрии Москвы. Срочно прибывший на площадь вице-мэр Сергей Станкевич объяснил манифестантам, что при падении многотонного памятника могут быть разрушены не только проходящие здесь коммуникации, но и тоннель метро. «Моссовет принял сегодня решение демонтировать всех этих идолов. Мы это сделаем...» – «Сейчас, Сейчас!!» – кричала толпа. Уже после девяти часов вечера под залпы праздничного вечернего салюта на площадь Дзержинского подошли три автокрана и платформа-тягач. Леонид Шебаршин наблюдал за всем этим из окна своего кабинета в здании КГБ. Позднее он вспоминал: «Тем временем два мощных автокрана примериваются к чугунному монументу. На плечах Дзержинского сидит добровольный палач, обматывающий шею и торс первого чекиста железным канатом. Палач распрямляется, подтягивает свалившиеся штаны и делает жест рукой: «Готово! Можно вешать!» Скорее всего какой-то монтажник. Заставляю себя смотреть. Эту чашу надо испить до дна. Испытываю ли я горе? Нет. Все закономерно – расплата за близорукость, за всесилие и корыстность вождей, за нашу баранью бездумную натуру. Конец одной эпохи, начало другой, скрип колеса истории... Краны взревели, радостно зашумела толпа, вспыхнули сотни блицев. Железный Феликс, крепко схваченный удавкой за шею, повис над площадью, а под чугунной шинелью обозначилась смертная судорога чугунных ног. Не за то дело отдали первую, земную жизнь, Феликс Эдмундович? Посмертно ответили за прегрешения потомков?» [251]. К полуночи памятник был уже увезен, но митинг продолжался. Выступивший перед толпой Мстислав Ростропович предложил установить здесь памятник Александру Солженицыну.