Советско-египетские отношения. 1943-1955 гг. Документы и материалы

Любопытное зрелище, должно быть, представлял наш кортеж со стороны: ни дать ни взять постановочный ансамбль из какого-нибудь кинофильма на сюжет из арабских сказок. Антураж тоже как будто был во многом заимствован из той же постановки. Весь путь от посольства до самого дворца – прекрасно асфальтированные проспекты, площади и мосты – покрывал насыпанный с утра плотный слой золотистого песка, мягко хрустевшего под колесами карет и копытами лошадей. Неожиданное дорожное покрытие было очевидным пережитком тех далеких лет, когда улицы арабских столиц еще не ведали мостовых и когда песок избавлял знатного гостя халифа или эмира от риска застрять в вязкой уличной грязи. Но не только песок напоминал об этом прошлом. По обе стороны передней кареты бежало по двое глашатаев в желтых камзолах и белых шароварах. Они поминутно оповещали толпившихся на тротуарах прохожих о том, кого, куда и зачем везет королевская колымага.

Когда обе кареты тронулись от посольства, следом за нами двинулся почетный эскорт – отряд конной королевской гвардии с саблями наголо.

По дороге я то и дело поглядывал в окошко кареты и всюду видел скопившиеся на тротуарах густые толпы зрителей. Они бурно приветствовали нас возгласами и аплодисментами, бросали в воздух фески, махали руками, платками. Кстати сказать, о смысле церемонии они отлично знали и без опереточных глашатаев: еще накануне о ней сообщали все газеты и радио.

В такой атмосфере, которую можно было без преувеличения назвать праздничной, мы проехали через окраинную и центральную часть Каира до Абдинской площади, где за литой чугунной оградой возвышался королевский дворец. При нашем въезде в широко распахнутые ворота дворца выстроившийся за оградой военный духовой оркестр грянул бравурный марш. Кареты медленно проследовали вдоль почетного караула – пешей гвардии в темно-красных мундирах, малиновых фесках и белых гетрах. Перед строем солдат стояли знаменосец с высоко поднятым знаменем и два офицера с обнаженными, тонкими, словно фехтовальные рапиры, шпагами. Когда кареты приблизились к главному подъезду и все их пассажиры вышли наружу, оркестр заиграл египетский национальный гимн, а затем государственный гимн Советского Союза – тогда это был еще «Интернационал».

Какие волнующие ощущения испытал я, слушая исполнение нашего гимна! Сотни раз я его слышал до этого, сотни раз с воодушевлением пел сам. Но все дело заключалось в том, что исполнялся он под окнами королевского дворца, цитадели одной из самых деспотических монархий в мире. Исполнялся, должно быть, впервые на египетской земле. Нельзя было не видеть в этом знамения времени, ибо «Интернационал» отражал не только победную поступь трудящихся Советской страны, но и неудержимое движение вперед людей труда во всем мире.

С праздничным чувством прислушиваясь к такой родной и вдохновляющей мелодии, я в то же время мысленно представлял себе, как воспринимается сейчас гимн за стенами дворца. Знакомы ли его обитателям слова «Интернационала»? Наверняка знакомы и преданы анафеме. Как, должно быть, режет слух Фарука и всех его присных революционный призыв: «Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов!» Это же к их рабам призыв, к их голодающим, угнетенным массам! Какой возмутительный подрыв всех устоев деспотизма! Однако надо терпеть: из песни слова не выкинешь. Особенно если это государственный гимн державы, чей представитель через минуту будет вручать свои верительные грамоты.

Но вот смолкли последние звуки «Интернационала», и мы опять во власти обветшалого церемониала и обветшалых понятий, в затхлой атмосфере обветшалого режима. Оберкамергер стряхнул с себя напускное оцепенение и принялся за свои обязанности, начав с того, что отрекомендовал мне лиц, собравшихся на ступенях подъезда. Часть из них была в таких же раззолоченных сюртуках, как и у Теймур-бея, другие – в военной форме, но все они принадлежали к придворной знати – я чуть было не сказал: «челяди». Внутри дворца, куда Теймур-бей повел нас вместе с нашими новыми знакомыми, мы поднялись на второй этаж по мраморным ступеням, устланным ковровыми дорожками, затем пошли широким коридором, вдоль стен которого выстроились шпалерами еще какие-то придворные чины и военные. У входа в тронный зал наша свита отстала, и в зал вошли только мы – советские дипломаты, ведомые Теймур-беем.

Это была не банальная буржуазная гостиная, как в резиденциях королей-беженцев43, а настоящий тронный зал внушительных размеров, роскошно декорированный, уставленный произведениями искусства – скульптурами, вазами и т. д. В дальнем конце зала возвышался трон, в данный момент пустовавший. Король предпочел встретить нас возле трона, стоя в окружении группы придворных.

Высокого роста, атлетически сложенный, с самодовольной миной на лице, украшенном холеной рыжей бородкой и завитыми рыжими усиками, Фарук был в парадном военном мундире с огромными эполетами, в феске, при орденах непомерной величины, с цветными муаровыми перевязями через плечо и еще с какими-то сверкающими регалиями.