Советы молодому ученому

Ученый, ощущающий себя культурно уязвленным или посчитавший, что его унизили как-то иначе, может порой обрести утешение и спасение в добровольной самоизоляции от мира гуманитариев и изящных искусств. Альтернативой такому выбору оскорбленного в лучших чувствах интеллекта может быть превращение во всезнайку, и тогда пораженная аудитория будет внимать велеречивым рассуждениям о сценариях, парадигмах, теореме Геделя, влиянии лингвистических теорий Хомского[35] и воздействии розенкрейцеров на искусство. Это действительно жестокая месть, и она заставит недавних компаньонов ученого спешно разбегаться в разные стороны при его появлении. Никакая фраза не выдает такого всезнайку откровеннее, чем следующая: «Конечно, на самом деле такого явления, как «x», не существует; то, что люди называют «x», вообще-то есть «y». В данном контексте под «x» может пониматься что угодно – от Ренессанса до романтизма и промышленной революции. А под «y» обыкновенно подразумевается нечто, призванное, так сказать, разбередить души и сердца «профанов». Но отмечу, что превращение во всезнайку не несет, как правило, значимых репутационных рисков в профессиональной среде; худшие всезнайки из знакомых мне оба были экономистами.

На какой бы форме мести ни остановился ученый (то ли изолировать себя от культуры, то ли восхитить окружающих всеведением), он обязательно должен задаться вопросом: «Кого я наказываю?»

Культурное варварство и история науки

Если не доказано обратное, ученых принято считать культурными невеждами, лишенными эстетического вкуса – либо приверженными вульгарной его форме. Как бы ни было обидно, я считаю своим долгом вновь предостеречь молодых ученых от стремления продемонстрировать свою «культурность» ради опровержения такого мнения. Да и, если уж на то пошло, кое в чем подобные упреки справедливы. Могу припомнить целый ряд случаев, когда молодые ученые выказывали полное безразличие к истории идей, даже тех, что составляют фундамент их собственных дисциплин. В своей книге «Надежда на прогресс» я попробовал объяснить, чем продиктовано такое отношение, указал, что наука развивается особым образом и в некотором смысле содержит культурную историю внутри себя: вся деятельность ученого представляет собой функцию от деятельности предшественников, прошлое воплощается во всех новых концепциях и даже в возможности выдвижения этих концепций.

Выдающийся французский историк Фернан Бродель сказал как-то, что история «пожирает настоящее». Я не совсем понимаю, что конкретно он имел в виду (ох уж эти пресловутые французские афоризмы!), но в науке, будьте уверены, все ровно наоборот: настоящее пожирает прошлое. Это в какой-то степени оправдывает, как я думаю, очевидное со стороны многих ученых пренебрежение историей идей.

Будь возможно квантифицировать знание или степени понимания и составить график, отражающий изменение параметров по временной шкале, мы бы увидели, что вовсе не высота кривой над основанием, а общая площадь пространства между высшей и низшей точками наиболее точно отражает состояние науки в любой отдельно взятый момент времени.

Как бы то ни было, безразличие к истории идей принято трактовать как признак культурного варварства – и вполне заслуженно, скажу я вам, поскольку человек, не интересующийся возникновением и развитием идей, скорее всего, не интересуется жизнью разума и умственной деятельностью. Молодой ученый, подвизающийся в передовой области научных исследований, должен составить хотя бы общее представление о современных взглядах на мир. Пусть им будет руководить не идущее из глубины души любопытство, со временем он, не исключено, начнет лучше понимать самого себя, если осознает свое место в мироздании.

Наука и религия

«У него джентльменская религия, – читаем мы в одной книге[36].

– Молю объяснить, сэр, что сие означает.

– Джентльмены не обсуждают религию».

Я всегда полагал этот отрывок поразительно отталкивающим фрагментом диалога, не делающим чести никому из участников. Если слово «джентльмен» заменить словом «ученый», положение нисколько не улучшится – зато у нас будет более корректное описание склонности великого множества ученых игнорировать религиозные убеждения.

Для ученого нет способа быстрее дискредитировать себя и свою профессию, чем заявить во всеуслышание – в особенности когда никто не спрашивает его мнения, – что науке известны или скоро станут известны ответы на все вопросы, которые вообще стоит задавать, и что вопросы, не подразумевающие научного ответа, суть «псевдовопросы» (или не вопросы вовсе), коими задаются исключительно простаки, а ответы на них дают исключительно легковерные люди.