Советы молодому ученому

В повседневной жизни ученый склонен верить в конкретную гипотезу до тех пор, пока у него не появляются основания отказаться от этой веры. Такова, допустим, его персональная парадигма, подкрепленная, быть может, гордостью за формулирование самой идеи, которая ранее никому на ум не приходила. Что касается революций, они происходят постоянно; ученый не хранит непоколебимую верность каким-либо взглядам – чтение литературы, размышления и дискуссии в кругу коллег побуждают что-либо уточнять, а то и радикально пересматривать в образе мышления. В лабораториях тоже все пребывает в непрерывном движении и развитии. Отдельные моменты в рассуждениях Куна заставляют меня думать, что для него обыденная научная жизнь – нечто стабильное и однообразное, как жизнь богобоязненного бюргерского городка, где от века царит установленный миропорядок; но в реальности эта жизнь больше напоминает этакий маоистский микрокосм беспрестанных революций, и в любой лаборатории, занятой оригинальными исследованиями, все находится в движении. Конечно, в общественных науках все может обстоять иначе, ибо там темпы развития медленнее, а мнениям требуется намного дольше времени, чтобы утвердиться. Там, пожалуй, и вправду можно говорить об обыденной науке – и сравнивать процессы, посредством которых она формируется, с революцией.

Не много ли шумихи вокруг методологии?

Пусть впоследствии может быть доказано, что тот или иной эпизод из истории научных исследований носил «гипотетико-дедуктивный» характер, молодому ученому простительно задаться вопросом, а нужны ли все эти многочисленные формальности; ему наверняка придет в голову, что большинство ученых не осваивали официально научных методов, а те, кто все-таки их освоил, не преуспевают, судя по всему, больше прочих.

Конечно, молодой ученый не должен применять методологию в претенциозном, уж простите, значении этого слова; однако следует предельно четко осознавать, что коллекционирование фактов представляет собой в лучшем случае способ скоротать досуг. Никакие формуляры мыслей, никакие программы рационализации мышления не помогут ему быстро перейти от эмпирических наблюдений к поискам истины. Мысленное действие всегда занимает промежуточное положение между наблюдением и интерпретацией. Творческим актом в науке, как я уже объяснял, является дерзновенная догадка. Повседневная научная жизнь побуждает проявлять здравомыслие на основании глубокого понимания сути, но без использования в процессе дедукции инструментария, более хитроумного и утонченного, чем в обычной жизни (речь об умении видеть последствия и проводить параллели в сочетании с твердой решимостью не поддаваться на искушения, предлагаемые результатами плохо проведенных экспериментов или притягательностью – порой неотразимой – самой выдвигаемой гипотезы). От человека науки редко требуется выказывать интеллектуальный героизм. «Научный метод», как принято выражаться, есть практическое воплощение здравомыслия.

Прежде чем пытаться убеждать других в ценности своих наблюдений и мнений, ученый должен убедить в этом самого себя. Предупреждаю, договориться с собой не слишком-то просто, и уж лучше заслужить репутацию чрезмерно скрупулезного, никому и ничему не верящего специалиста, чем оказаться в числе легковерных персон. Если ученый просит коллегу откровенно оценить его труды, следует принять и постараться обдумать услышанное. Со стороны коллег будет ошибкой, даже проявлением враждебности, убеждать ученого в том, что его работа поистине великолепна, а его гипотезы перевернут науку, если эксперименты, призванные подтвердить теорию, скверно спланированы и / или скверно выполнены. Если говорить в целом, критика есть мощнейшее оружие в методологическом арсенале науки; это единственная возможность для ученого удостовериться, что он не допускает ошибок в своих исследованиях. Экспериментирование как таковое можно считать формой критики. Если эксперимент не побуждает ученого как-то уточнить или пересмотреть исходную концепцию, то непонятно, чего ради он вообще затевался.

12 Научный мелиоризм [112] против научного мессианства

Ученые славятся своим сангвиническим темпераментом, который проявляется в том числе в состояниях рассудка, будто бы контрастирующих, причем позитивно, с тем, что Стивен Гробард[113] изящно поименовал «хроническим унынием литературных гуманистов». Этому не стоит удивляться, если припомнить, что с точки зрения исполнения декларируемых желаний наука безусловно представляет собой наиболее успешную область человеческой деятельности, пускай даже мы почти не слышим о самолетах, что так и не взлетели, а большинство отвергнутых гипотез оплакиваются в одиночестве.