Советы по домоводству для наемного убийцы

С моих губ готово сорваться предложение. Мы говорим о массаже. Она мне объясняет разницу между шведской методологией и техникой шиацу, а я ее просвещаю, чем массаж тела отличается от полного массажа тела. Какое-то время мы лежим молча, а потом я говорю:

— Пожалуй, я не хочу быть киллером в Исландии.

— Почему?

— Потому что вас так мало. Я не смогу заставить себя выстрелить.

Она смеется своим хрипловатым табачным смехом, который переходит в серию коротких смешков. Это сигнал, что ей нужна сигаретка.

— Но отчего вас так мало? У вас же никогда не было войн.

— Говорят, что наша война — это холод. Лед может быть таким же смертельным, как огонь.

Объяснения малочисленности исландской нации коренятся в нашем прошлом, продолжает она, рисуя в воздухе автографы сигаретным дымом. Извержения вулкана, чума и убийственно холодные зимы едва не сделали эту землю необитаемой. Только после появления электричества и центрального отопления дела изландцев пошли на поправку. За последние пятьдесят лет их население увеличилось на сто пятьдесят тысяч. Примерно столько погибло в нашей войне. Мы могли бы решить балканскую проблему, отослав их всех в Исландию, где бы запросто поместились десять, даже двадцать миллионов человек. Нет, столько наша страна не впустила бы, отрезает Гуннхильдур. И вашему покорному киллеру остается только низко поклониться своим новообретенным соотечественникам, которые предпочитают смотреть, как где-то погибают люди, но не позволят им разбить палатки на своих лужайках.

Мы говорим о войне, пока Ган дымит сигаретой. Она спрашивает меня про моего брата Дарио просмоленно-обволакивающим голосом:

— Сколько ему было, когда он погиб?

— Двадцать три. Он был на три года старше меня.

— Надо же. Как он выглядел? Он был похож на тебя?

— Нет. Он был настоящий герой. Любимый сын. Атлетичный, такой греческий бог, занимался спортом и… Он входил в нашу национальную команду шестовиков.

— Что это такое?

— Прыжки с шестом. Ты Сергея Бубку знаешь?

— Нет.

— Не знаешь? Величайший спортсмен всех времен. Украинец. Завоевал в Сеуле золотую медаль. Дарио с ним какое-то время вместе тренировался. Бубка был его кумиром. И вот ведь как вышло: в тот вечер, когда убили Дарио, Бубка установил мировой рекорд. Двенадцатый по счету, кажется. Шесть метров восемь сантиметров. Где-то в России. Мой брат как будто ему помог, подбросив повыше. Такой вот прыжок души с шестом.

Блин. Не слишком ли ты сентиментален с холодной барышней?

— Надо же. А твой брат выступал на Олимпийских играх?

— Нет. Он выступил бы в Атланте в девяносто шестом, если бы не…

Я открываю глаза пошире. Чтобы дать им таким образом просохнуть. Надеюсь, она ничего не заметила? Нет. Ее больше занимают колечки дыма, отрывающиеся от ее божественных губ.

— Надо же. Так он был… настоящей звездой?

— Как сказать… В Хорватии прыжки с шестом не пользуются большой популярностью. Скорее, он был звездой по стрельбе в противника.

О покойном брате я всегда рассказываю с неуклюжестью какой-нибудь безмозглой старушенции. Поэтому стараюсь помалкивать.

— Для тебя, наверное, это был большой удар…

— Ты удивишься. Смерть брата подействовала на меня как болеутоляющее, после того как я убил отца… нашего отца…

— Как это? Почему?

— Это как случайно поджечь собственный дом, в этом есть что-то умиротворяющее… или уморотворяющее… Как правильно?

— Наверно… все-таки умиро…

— Короче, на душе не так погано, если в это время соседский дом тоже горит.

— Но разве родной брат тебе не ближе, чем чей-то дурацкий дом?

— Ну, ясно. Или скажем так: то, что произошло с отцом, смягчило удар от смерти брата. Нельзя пережить два ССМ одновременно.

— ССМ?

— Самый Страшный Момент.

— Ага. Значит, после твоего жуткого дорожного инцидента убийство твоей герлфренд показалось тебе уже не таким ужасным?

— Ну да. Вот когда ты меня отвергла как священника… это было ужасно.

Она с улыбкой роняет:

— Но потом я узнала, что ты серийный убийца, и сразу в тебя влюбилась.

Она хохочет. Я удерживаю это слово в мозгу, как старик удерживает новорожденного щенка в своих больших ладонях.

— Ты больная, — говорю.

— Да. На любовной почве. — Она гасит бычок в полупустой бутылке из-под „Гаторейда“, стоящей на полу возле кушетки, и обхватывает мое лицо. Я отвечаю своей кривой ухмылочкой. Она сует указательный палец мне в рот, нащупывая им дырку. Око за око, палец за зуб. Подержав его там в свое удовольствие, она вытаскивает палец и запечатывает мне рот поцелуем.

Так островитянка целует уродливого матроса, выброшенного на берег волной после кораблекрушения. Он весь в порезах и синяках, просоленное лицо красно от солнечных ожогов, тело обмякло, один большой кусок мяса, язык почти не ворочается. Вся надежда на спасительницу.

А в голове моей Джон Леннон голосит старую битловскую песню. Про горячий ствол. Happiness Is A Warm Gun.

Глава 28. Клумба из роз, постель из мха