Совместный исход. Дневник двух эпох. 1972–1991

Некоторые рассуждали, давали советы, сам он фонтанировал. Высказывался и я, между прочим, предложил: почему бы не сказать об уроках того, как прошла сама конференция, плюсах и минусах. В частности, невозможно, мол, пройти мимо такой «ложки дегтя», как выступление Бондарева — реакционное, мракобесное, антиперестроечное и т. д. М. С. меня остановил, махнув на меня рукой: «А ты видел, как реагировал зал?»

Видел! И от этого было особенно стыдно. И именно поэтому об этом тем более надо сказать.

Все промолчали (хотя и Шах, и Иван, и Яковлев — один на один втихоря выражали свое возмущение Бондаревым, и как его поддержал Лигачев…). Впрочем, шах мне сказал, что Иван, когда Лигачев подошел за чем-то к ряду, где мы сидели, горячо жал руку Е. К., поздравляя его с «блестящей речью». Сам я не видел. Но Шах уверяет, что это было при нем и он теперь до конца понял, «кто такой Фролов», который все время хвастается, каким он был праведником и принципиальным на протяжении всего застойного периода!

Так вот. Все смолчали. А М. С. отрезал: «Не буду я делать то, что ты предлагаешь!»

А теперь я узнаю следующее… М. С. едет в Польшу. В списке сопровождающих, подготовленном Медведевым, Отделом науки. Яковлевым значился академик Лихачев (М. С. предстоит там большая встреча с учеными и деятелями культуры). Там был и Сагдеев. Не думаю, что список составлялся без ведома М. С. И вдруг он (уже дня три спустя после конференции) вычеркивает и того и другого. И предлагает… Бондарева. И это, несмотря на то, что ему сообщили, что оба академика уже собрали чемоданы и очень польщены таким доверием… В ответна наше «нехорошо получилось»… М. С. был тверд. К чести Медведева — он решительно уперся против Бондарева и не допустил его включения: мол, поляки не поймут… это же отъявленный великорусский шовинист! Но академиков из списка убрали… Подозреваю, что тоже работа P. M., которой Лихачев ее «начальник» по Культурному фонду, видимо, чем-то ей уже не угодил.

Страшная слабинка в этом пункте (P. M.) у М. С. и опасная для его авторитета. Поговаривают, что и Фролова он любит и смотрит сквозь пальцы на его наглое безделье и эксплуатацию своего положения помощника в академических целях потому, что Раиса Максимовна училась вместе с его женой и они чуть ли не подруги в прошлом.

М. С. готов выполнять мгновенно малейший ее каприз. Он чуть не прогнал Гусенкова, когда во время контактов P. M. с Нэнси Рейган (Гусенков отвечал за «женскую программу») что-то ей показалось не совсем так, как ее подают на TV. Сама она говорила с Гусенковым «повышенным» тоном, выговаривала ему и намекала: «может нам (!) расстаться». Словом, зарывается.

Это очень плохо, Яковлев давно увидел опасность отсюда — я тогда думал, что он преувеличивает.

Ну, а я-то сам? Доволен ли я своей работой за эти месяцы подготовки и проведения конференции. Да, доволен. Я, действительно, много делал помимо международных разделов и тезисов, и доклада, и первой резолюции. Во всех трех случаях он принимал мое «с первого предъявления» и не передиктовывал, хотя и сгладил некоторые мои слишком критические углы.

Словом, международные разделы почти не отняли лишнего времени у самою М. С. и у всей Ново-Огаревской и Волынской бригады.

Но не только в этом… Яковлев бригадир давал мне на переделку все остальные разделы (кроме экономики), причем, дважды. А фроловские куски я просто переписал (да и писал-то их не он сам, вызывал из «Коммуниста» своих белых рабов — Лациса и Колесникова). Фролов, не моргнув, выдал их за свои, хотя и не знал, кто их переписывал… Видимо, решил, что Яковлев — бригадир.

И при нроходке-иередиктовке всех текстов — доклада и резолюций я вторгался не раз, вызывая раздражение М. С. (Он позволяет себе довольно невежливо меня «сажат ь на ^место», хотя л ясрызаюсь, и никогда — Фролова, — академик! — и опять же — не обидеть бы P. M.!)

М. С. взял меня в первую комиссию — по первым двум главным резолюциям. И поскольку никакого «аппарата» при ней (165 чел.) не было, результаты дискуссии в комиссии превращал в текст я. И М. С. практически все принял, в том числе и знаменитую клятву, что «КПСС никогда больше не допустит ничего подобного культу и застою». Весь мир обратил на нее внимание: «КПСС этим достигла вершины разрыва с прошлым» («Массаджеро»).

Словом, я доволен своим анонимным вкладом в это «переломное событие» нашей истории.

О Русте. Еще в Ново-Огареве по какому-то поводу зашла о нем речь.

М. С: «Что с ним делать?» Я сразу встрял: «Отпускать надо. Сразу после конференции — как демонстрация гуманизации, которой она даст импульс. И не надо это — не дай Бог! — делать близко к визиту Коля или Геншера».

Меня сразу поддержали Лукьянов и Яковлев.

М. С. тут же решил — отпускаем. И велел Болдину позвонить Чебрикову. чтоб готовил. Прошла конференция. А бумаги на этот счет нет. Вчера после встречи с президентом Индии в Екатерининском зале я говорю ему: «Михаил Сергеевич, Вы уезжаете в Польшу. Сейчас окунетесь в последнюю подготовку. А у меня дела».

Он: Вот пойдем сейчас в ЦК. там и поговорим. Я: Как пойдем?