Совок 6

Теперь всё встало на свои места. Сомнений в том, что за такие деньги у кого-то поднимется рука даже на такого округло-обаятельного Славика, у меня окончательно отпали. И за гораздо меньшие деньги отдельные советские люди охотно режут друг друга. Вот и в этом конкретном случае стяжательство победило общечеловеческие ценности. Невзирая ни на тонкость трепетной закройщицкой души, ни на его деликатную сексуальную ориентацию. Пырнули любимца публики и женщин Славушку в печень. Без малейшего сострадания и жалости к попавшему под корыстное заклание служителю муз.

Я уже точно опаздывал к Нагаеву, но бросать наполовину расколовшегося Ворожейкина было никак нельзя. Совсем не факт, что завтра он так же поплывет под моим напором и будет готов к сдаче своего подельника. Закройщика надо было дожимать здесь и сейчас. Для контраста, после кнута, расхитителю следовало продемонстрировать пряник.

— Вячеслав, что-то мне подсказывает, что ты в глубине своей души, человек, в общем-то, честный, — начал я смущать добрым словом нетрадиционного закройщика, — Или я ошибаюсь?

— Я честный, да... — не очень уверенно подтвердил мое предположение Ворожейкин, видимо еще не понимая моего посыла.

— Вот я и говорю! — поддержал я его, — Ведь это же не ты придумал схему махинации? Или ты? — я простодушно смотрел в растерянное лицо занавесочного афериста.

— Я к чему тебе эти вопросы задаю, Вячеслав. Я просто сейчас понять должен, кто из вас и кем по уголовному делу пойдет? Кто организатором хищения госсобственности будет признан, а кто исполнителем?! — понимание на лице закройщика появилось вместе с паникой.

— И мне, Вячеслав, хочется думать, что организатор этого преступления всё же не ты.

Мне пришлось взять паузу примерно на минуту, так как Ворожейкин опять тупо заморозился. Понять его было можно. В течение часа сменить статус страдальца-потерпевшего на положение подозреваемого, это для любой психики тяжко. А, если учесть, что подозревают в хищении государственной собственности, да еще в крупных размерах, то и вовсе грустно. Впрочем, еще неизвестно, в крупном или в особо крупном размере нарисуется этот злосчастный занавес. Ясность наступит только после проведения товароведческой экспертизы.

Все эти размышления я не стал таить и излагал их вслух. Ворожейкин то бледнел, то краснел, то закатывал глаза, как кокотка из варьете.

— Ты понимаешь, Вячеслав, — с сочувствием рассматривал я его переживания, — Если экспертиза установит, что ущерб превышает десять тысяч рублей, то тогда беда! Это я про ущерб, нанесенный вами со Стукаловым государственному театру. Если так, то всё очень плохо, Вячеслав!

— Почему? — дрожащим голосом проблеял Ворожейкин, — Почему всё очень плохо? Мы же возместим!

— Потому, Вячеслав, что при ущербе свыше десяти тысяч, ответственность наступает по статье девяносто три прим. УК РСФСР, — печально произнес я, — И она, эта статья, предусматривает высшую меру. А высшая мера, Вячеслав, это расстрел! Ну и конфискация имущества, само собой!

— Как расстрел?! — губы закройщика предательски задрожали, — Не может быть! За что?!!

— Так я потому и спрашиваю, кто из вас замыслил это святотатство? В крупных или особо крупных размерах? — с любопытством рассматривал я деморализованного расхитителя социалистической собственности.

— Если это ты, Вячеслав, то тогда вся тяжесть ответственности достанется тебе! — по-змеиному искушал я закройщика, — А, если данное злодейство придумал ранее судимый гражданин Стукалов, то получается, что ты всего лишь исполнитель. А исполнителей советское государство не исполняет! Оно к ним проявляет снисхождение, Вячеслав! Так кто ты, Ворожейкин Вячеслав?

— Я не тот, кого надо расстреливать, товарищ следователь! — с бескомпромиссной убежденностью заявил голубой воришка, — Я не этот.., который! В общем, не организатор я! Меня с пути сбили!

— Я тебе верю, Вячеслав! Но поверит ли прокурор?! — с состраданием во взгляде, гуманно и очень аккуратно начал я выкручивать руки вороватому закройщику, — А, чтобы поверил прокурор, нам с тобой надо всю вашу афёру со сценическим кумачом расписать сейчас от первого «а» и до самого последнего «я»! Иначе не видать тебе снисхождения, Вячеслав!

До того недоверчиво-страдающие глаза текстильного педераста, мгновенно наполнились пламенной готовностью помочь следствию. Теперь заблудшая душа закройщика рвалась из греховной преисподней в райские кущи социалистической законности. Недорезанный Ворожейкин, захлёбываясь, перескакивал с одних фамилий и эпизодов на те, которые я еще даже не начал записывать. Он вошел в раж раскаянья и изо всех сил стремился показать бескрайность своей искренности.

Теперь я имел представление не только о схеме занавесной афере, но и прямых и косвенных её участниках.