Совок 6

— Документы, Сергей Степанович! — жестко повторил я, накладывая в свою тарелку крабовый салат, — Любая почерковедческая экспертиза докажет, что там все подлинное! И свидетели указаны. Надо только дождаться, когда товарищ второй секретарь этих вороватых пидарасов отмажет. Тогда мышеловка за ним и захлопнется. ЦК и Политбюро могут, если не всё, то очень многое простить своим наместникам. Любое воровство и любое злодейство. Найдут для того оправдание. А вот вскрывшегося пидорства, на почве которого второй секретарь обкома хищение государственной собственности в особо крупных размерах замял, этого не простят! Калёным железом выжигать станут! Потому что это дискредитация всей коммунистической идеи! И хер удастся умолчать это дело, потому что вражьи голоса такой хай из-за бугра поднимут! Им только дай такой информ-повод! — покончив с салатом, я потянулся за цыпленком табака. На меня не ко времени напал жор.

Мельком заметив удивление на лице все еще танцующей и смотрящей в нашу сторону Натальи, я оторвался от еды и, проследив за её взглядом, посмотрел на её отца.

Товарищ Копылов блаженно улыбался, уставившись неподдельно счастливыми глазами на обглоданный остов стерляди, которую я так и не попробовал.

Глава 24

Дома я оказался в первом часу ночи. Степенно, с обстоятельной аккуратностью пьяного человека, разулся в прихожей. Потом, стыдливо отворачиваясь от удивлённо-осуждающих глаз Елизаветы, посетил ванную. Где на рефлекторном автоматизме, но с неизменной тщательностью вымыл с мылом руки. После чего пришел в зал и, аккуратно сложил одежду мимо стула на пол. Затем, с чувством глубочайшего удовлетворения и выполненного долга, как озимые, осыпался на диван. Ощутив напоследок тупым меркнущим сознанием, как кто-то заботливо накрыл меня одеялом.

Поздним утром наступившего воскресенья я проснулся от того, что оно, это необычайно навязчивое утро, в данный отрезок времени красило своим нежным светом не где-то там далёкие и древние стены Кремля. А прямо здесь, сейчас и прямо моё, опухшее от тяжкого похмелья лицо. Немилосердно и без малейшего сострадания. Красило, сука, и жгло моё лицо. И даже глаза. По-садистски, через прикрытые веки, напрочь выжигая их своими жаркими радиоактивными лучами.

Секундой позже я перестал сердиться на настырные солнечные лучи. Потому что до похмельного разума вдруг дошло нечто. И это нечто даже услышалось в ушах. Услышалось, как мочевой пузырь возмущенно ревел в них грозным морским прибоем. Из последних своих сил сохраняя мою репутацию сухопутного следователя МВД СССР. Где-то в далёкой промежности, едва справляющийся с избыточным давлением свисток, был готов либо завязаться в узел, либо, что намного проще, сдаться. Панически посылая в верхнюю голову тревожные сигналы. Истошно вопящие, что до позорнейшего конфуза осталось не больше пары минут. Или того меньше.

Не размениваясь на неуместные в данном случае условности, в спасительный сортир я метнулся, не надевая ни штанов, ни тапок. Будучи озабоченным единственной лишь мыслью. Как бы на ходу не забрызгать стены такого, падла, долгого до бесконечности коридора.

Мне повезло. Воскресное похмелье не лишило меня пацанского фарта совсем уж в ноль. И потому бороться с непреклонным утренним стояком сегодня мне, к счастью, не пришлось. На этот раз мой свисток прежней своей высокомерной амбицией не бычился и по-воскресному был умеренно вял. И только поэтому звонкая струя не менее минуты била не в потолок, а именно туда, куда я ею сосредоточенно и выцеливался, нависая над унитазом. Видит бог, только сейчас я в полной мере осознал, в чем заключается истинное мужское счастье! И бескрайнее милицейское блаженство прогрессивного советского образца.

Под самый конец процесса, уже выдавливая из себя раба по капле и стряхивая эти рабские остатки в фаянсовый сосуд санузла, я ощутил новую невыносимую муку. Жесточайшую и неумолимую жажду. Язык стал сухим и шершавым, как ржавый слесарный рашпиль. Неимоверным усилием воли заставив себя помыть руки в ванной, и, стараясь не сотрясать быстрыми шагами свой мыслительный орган, я поспешил на кухню. Со стороны которой раздавались чьи-то негромкие, но женские голоса.

Я не стал тратить время на рекогносцировку и, не оглядываясь по сторонам, сразу же схватил с плиты чайник. Который, к превеликой моей радости, оказался достаточно прохладным. Озираться вокруг я начал сразу же после нескольких жадных глотков. Так и не выпуская изо рта носика спасительной эмалированной посудины.

Кроме стоявшей у окна Лизаветы, заметил, что за кухонным столом, с отблесками заботливой суровости на привлекательном лице, примостилась Лидия Андреевна Зуева.

— Ты чего пришла? — наконец оторвавшись от чайника, невнятно поинтересовался я, — Случилось чего? — вежливо, чтобы не выйти за рамки этикета, но забыв поздороваться, спросил я Лиду.