Совок 6

— Как это "простите и мы пойдем"?! — взвился я в праведном служивом гневе, — Что значит "простите"?! Вы тут, извините, сначала х#ями друг друга кроете, а потом ножами в печенки, опять же, друг другу тычете! Нет, граждане мелкие хулиганы, простить, это значит понять! А на это я пойти не могу, я идейный комсомолец! Протокол, арест и бумага в обком! — старался я держать кирпичом своё должностное лицо.

— Где тут у вас присесть можно? — начал я демонстративно озираться, шаря глазами по сумеркам коридора. — Кабинет директора далеко? Или кто тут у вас самый главный?

Нецензурные гистрионы переглянулись и бескрайняя унылость потихоньку начала улетучиваться с их лиц. Посыл они распознали.

— Ну зачем же отвлекать руководство! Николай Тимофеевич, а не пройти ли нам в твою гримёрку для разговора с товарищем Корнеевым? — с величайшим почтением, словно к первому лорду адмиралтейства Её Величества, обратился один из скоморохов к другому, — Она тут поближе моей будет, да и стульев у тебя на всех хватит!

— Пожалуй вы правы, Василий Семёнович! — степенно согласился тот, — Только у меня там мм.., как бы это сказать, не убрано! — изобразил на излучающем добропорядочность лице смущение второй шпильман.

— Но это же не страшно, так ведь, товарищ Корнеев? — заговорщицки подмигнул мне инициатор перемещения.

— Ну не знаю.. — с сомнением продолжал я хмуриться, — Хорошо, пойдем! — я не мог не предоставить им шанса меня скоррумпировать.

Николай Тимофеевич и Василий Семенович оживились, потом переглянулись и, указывая мне путь, заспешили вперед по сумеречные лабиринтам.

Долго ли, коротко ли шли мы по замысловатым переходам, но артисты всё же привели меня в более светлый коридор. Открыв ключом дверь с безымянной табличкой под номером шестнадцать, Николай Тимофеевич распахнул её передо мной.

— Проходите, товарищ Корнеев! — запустив меня в комнатёнку с обшарпанной мебелью, он кинулся собирать со стульев какие-то одежды, а с пола носки. — Простите, я запамятовал, как вас величают? — суетливо заглянул он мне в глаза.

— Лейтенант Корнеев. Сергей Егорович, — солидно представился я и выбрав самый крепкий по виду стул, уселся, — Присаживайтесь, граждане! — я начал расстегивать свою походную папку с бланками.

Василий Семёнович послушно сел за стол, а Николай Тимофеевич метнулся к столику, похожему на трельяж. Достав оттуда початую бутылку азербайджанского трёхзвездочного коньяка, он поставил её на стол. Следом появились три граненых стакана и блюдце с подсохшими дольками лимона.

— Это что такое?! — я сощурился, — Вы, что, еще и употребляете в рабочее время?!

Артисты растерянно замерли, не понимая происходящего. Судя по всему, я был должен вести себя по иному.

— Это же существенно усугубляет ваш проступок граждане! — я сколько смог, нагнал на свою, и без того хмурую физиономию строгости.

Окончательно сбитые с толку резонёры засуетились. Они наперебой начали объяснять мне, что это, во-первых, от всей души, а, во-вторых, совсем не то, что я подумал. Деятели культуры еще минут пять мололи всякую чушь, а я их не перебивал и не останавливал. Я тупо заполнял шапку бланка протокола осмотра. Просто потому, что он попался мне первым в папке.

Наконец Николай Тимофеевич и Василий Семёнович выдохлись и обессиленно замолкли.

Теперь начал говорить я. Я был лаконичен. Еще раз упрекнул их святотатстве, которое они своим сквернословием учинили в храме советской культуры. Для закрепления эффекта, я еще раз напомнил об отделе культуры Обкома КПСС. Но потом я помягчел лицом и начал задавать вопросы о порезанном закройщике.

Почуяв мой живой интерес хоть к чему-то, кроме протокола и арестов, служители драмы немедленно захотели быть полезными. И ничуть не стесняясь, заявили, что готовы помогать органам следствия. Конкретно в этом случае, да и вообще на будущее.

— Что за человек, этот закройщик Ворожейкин? — задал я прямой вопрос, посчитав, что все необходимые прелюдии для оперативного соития я выполнил сполна.

— Пидарас! — коротко кивнув и преданно глядя мне в глаза, заявил Василий Семёнович.

— Позвольте, а мне в швейной мастерской, сказали, что он добрейший и порядочнейший человек! — изумился я столь диаметрально разнящейся оценке Вячеслава Марковича труппой и швейной мастерской одного и того же театра.

— Да нет, товарищ Корнеев! — коротко отмахнулся профессиональный театрал и мастер сцены, — Слава в хорошем смысле слова пидарас! — Василий Семёнович даже подбородком мотнул, выражая высочайшую степень положительности пидора Славуши.