Совок-7

Неизменная супруга непримиримого врага мордовских песен напряженно смотрела мне в лицо. Безусловно, ожидая от меня реакции. Реакции, единственно верной и потому однозначно положительной. Поскольку предложено мне было настолько много, что отказаться было бы никак нельзя, смертельно не оскорбив тем самым мадам Соснину.

Ну, то есть, теоретически отвергнуть предложенное было можно, но тогда вся моя оперативно-следственная комбинация полетит коту под хвост.

— Эх, Лариса! — собравши ум в кучу, начал я свой очередной футбол на минном поле, — Кабы неделю назад ты мне такое предложила! — сделал я грустные глаза.

— А чего такого у тебя за неделю случилось? — глаза верной жены мелкого грабителя обрели почти нормальную размерность, — Глазную болезнь подхватил, что ли? — скабрезно ухмыльнулась она.

— Хуже! — небрежно отмахнулся я от обидного подозрения в наличии в милицейском организме острой гонореи. — Женился я в прошлые выходные, Лариса!

— Ну и что? — еще больше распахнула зрительные органы искусительница, затеявшая месть, — Не бойся, она не узнает!

— Э, нет! — помотал я головой, — Я ведь на цыганке женился! Мне её бабка сказала, что, если изменю её внучке, то свисток у меня на третий день отсохнет! Безвозвратно! Не имею права я так рисковать, Лариса! Но твоё самоотверженное предложение исключительно ценю и потому готов тебе помочь бескорыстно! Двигайся к столу, бери авторучку.

— Что писать? — усевшись удобнее, подняла на меня глаза луноликая мстительница.

— А пиши, что сама нужным посчитаешь! — не стал я загонять в нравственные рамки декабристку майского разлива. — Всё, что мне только что рассказала, то и пиши! Чаю хочешь?

— Хочу! — не поднимая головы от бумаги, произнесла верная жена, — На чьё имя писать?

— Пиши на майора Данилина Алексея Константиновича!

Разрешил я Ларе, не к ночи вспомнив своего начальника и уже почти сразу поняв, что погорячился. Но слово не воробей.

Надругательство над бумагой длилось минут двадцать. Еще минуты две я потратил на чтение ларискиного пасквиля. Из изложенного ею выходило, что во всем, понятное дело, виноват Горшенин. И потерпевшего Трякина бил только он, и гоп-стоп тоже он исполнил. Если верить тексту, то Валера Соснин просидел на заднем сиденье от начала и до конца белым пушистым зайчиком.

— Бери печенье! — подвинул я тарелку с зуевскими запасами ближе к Сосниной, насыпающей сахар в свой стакан. — Ниже потом допишешь, что Людмила Горшенина, в машине потерпевшего, а потом и, выйдя из неё, длительное время выражалась грубой нецензурной бранью. Что на замечания граждан она не реагировала, вела себя нагло и вызывающе. Поняла?

— Угу! — хрумкая лидиным печеньем, кивнула мужнина заступница. — Оно примерно так всё и было. Замечаний только никто ей не делал

— Тут ты ошибаешься, Трякин делал! — поправил я Ларису, — И жители дома делали. Того, что через дорогу, напротив парка. Завтра участковый обойдет два-три подъезда и будь уверена, с полдесятка жильцов дадут правильные показания. Дрозда вы им сегодня дали! А окна почти у всех открыты, погода сейчас к тому располагает.

В дверь без стука ввалился Стас Гриненко. Теперь можно было отпускать сержанта в дежурку исполнять свои прямые обязанности помощника оперативного дежурного по РОВД.

— Домой меня отпустишь? — не обращая внимания на опера, задала вопрос Соснина.

— Отпущу! — не стал я без нужды трепать нервы раскаявшейся хулиганке, — Сейчас допрошу тебя, потом две очные ставки проведём и сразу отпущу! — пообещал я Ларисе. — Ты ведь сама просила Горшенина покрепче присадить⁈

— Просила! — не переча мне, ответила законная мужняя жена, вступившая на тропу войны. И тяжко вздохнула.

Барышня явно уже тяготилась своим пребыванием в узилище и было очевидно, что ей очень хочется домой. Мне тоже хотелось домой. А еще хотелось лечь на мягкую постель и уснуть. Однако впереди была дежурная ночь и много-много процессуальной писанины. И это еще в самом лучшем случае. К упомянутому неудобству запросто могли добавиться нескончаемые вызовы и покатушки по адресам до самого утра.

Отправив с сержантом Горшенина в камеру, я истребовал к себе его супругу Люську. Которая сходу внесла оживление в процесс предварительного следствия. Сначала не поверив, но затем доподлинно убедившись в том, что её подруга взялась закапывать ейного мужика, Людмила категорически расстроилась. И стала доходчиво объяснять Сосниной Ларисе, какая она есть мразь и паскуда. Прибегая преимущественно к нецензурным оборотам речи.

Тут следует отметить, что подруги стоили друг друга. Это было заметно по тому, что оперировали они примерно одинаковой лексикой. Дождавшись, когда градус их общения достигнет апогея, я счел, что обе барышни созрели для устранения противоречий, имевших место в их показаниях. И начал очную ставку между ними.