Совок

Вчерашний день для нас с лейтенантом Нагаевым закончился поздно. Сначала были запланированные расстрелы, отнявшие почти все дообеденное время. Потом такая же плановая проверка технической укрепленности финансовых и иных организаций, расположенных на наших с Вовой участках. Моему напарнику повезло, у него всего и было-то четыре магазина на его территории и одно спецавтохозяйство. А вот мне досталось помимо отделения Промстройбанка еще кафе «Снежинка», ПНД № 3 с сейфами для наркотических средств и также три магазина. Чтобы не тратить время на коллективную стрельбу по бумажным воробьям, мы разделились. Свои объекты я прошел часа за три и оставалось обследовать только банкиров. Именно сегодня день был кассовый и все пространство перед входом отделения банка было заполнено разномастным транспортом. И хрен бы на него, но это заведение располагалось на первом этаже обычной внутриквартальной пятиэтажки, занимая крыло в два подъезда. И вокруг тоже были жилые дома. Жители давно и вполне уместно возмущались стихийными наплывами транспорта клиентов банка. Который, в виде грузовиков и легковушек, не помещаясь на мизерной площадке перед финансовым учреждением, безжалостно вытаптывал своими колесами травку между домами. Мало того, он еще занимал все свободное жизненное пространство. А крайним был я, потому что все жалобы шли сначала ко мне, а потом, когда это не помогало, уже на меня.

Воевать со всевозможными СМУ, ПМК, СМП и прочими строительными трестами города, мне было не под силу. Мои грозные письма в любые вышестоящие организации, равно, как и протоколы, которые я успевал составить на одного-двух водителей, заехавших на газон автомобилей, погоды не делали вообще. Руководство РОВД все понимало и лишь разводило руками, советуя почаще составлять протоколы на шоферню. На мои просьбы и требования установить запрещающие знаки, мне выдавались рекомендации заткнуться и не умничать. Но вот на жалобы со стороны неудовлетворенных жителей в отношении самого меня и моего бездействия, Тарасов реагировал более охотно. С периодичностью в полторы-две недели он регулярно по этому поводу устраивал мне публичную порку во время утренних совещаний.

Уже на подходе к ненавистному финансовому учреждению я начал ощущать ломоту в зубах и унылую печаль в копчике. Зрелище, мало того, что не радовало, оно обещало очередную коллективную жалобу на мое преступное неисполнение служебных обязанностей. Автомобили всех цветов, мастей и марок нагло заполонили пространство, на котором обычно резвились дети и гуляли старухи из близлежащих домов. Окинув тоскливым взглядом сонмище транспортных средств, я перевел взор на вход в отделение банка. Глаза остановились на красном деревянном щите с багром, лопатой и топором. А также двумя коническими ведрами. Решение проблемы пришло в голову моментально.

Передумав проводить проверку технической укрепленности объекта, я развернулся и направился к угловому подъезду соседнего дома. Там, в обществе трех или четырех сопливых и до крайности чумазых внуков, на лавочке сидела моя подучетница Марья Васильевна Климачева. Бабка Климачева, несмотря на тщедушность своего телосложения, женщиной была духовитой и на учете у меня состояла сразу в трех ипостасях. Во-первых, как лицо, ранее судимое, потом, как псих-больная и еще, как систематически злоупотребляющая спиртными напитками. На учет в ПНД поставил ее я сам. И не потому, что она действительно была психованной дурой, а, исходя исключительно из своих личных шкурных интересов. Благо ПНД № 3, находился на моей территории, а с его главврачом Ниной Вячеславовной Журавлевой мы были почти близкими друзьями. Стать окончательно близкими товарищами нам постоянно мешали или моя, или ее занятость. Либо еще какие-то досадные мелочи.

Дело в том, что Марья Васильевна при всей своей добродушной веселости, была старушкой очень живой и справедливой, а оттого чрезвычайно скандальной. Эти две индивидуальные особенности ее характера вдобавок накладывались на третью, на не менее специфичную. А именно, на ее чрезмерное пристрастие к алкоголю. В результате такого слияния получалась жуткая термоядерная смесь, не позволяющая маленькой старушке мирно уживаться с соседями по коммуналке, которых было, аж две семьи на одну с ней квартиру. Иногда, от особо острых приступов принципиальности бабки Климачевой, плакали не только соседи по квартире, но и по всему подъезду.