Совращенцы.рассказ

Рапорт его Высокопреподобию Благочинному церквей города Ташкента Алексею Иоанновичу Маркову.

Вследствие предписания Вашего от 6-го июня 1913 года за № 275 о производстве увещания русским девицам Александре и Марии Свободиным, имею честь донести, что мною увещание было сделано совместно с игуменьей Монастыря 12 июня 1913 года.

При увещании представилась такая грустная и страшная картина! Здесь видно только одно: грязь, грязь и грязь… Глава семьи, отец, Саратовской губернии крестьянин Никифор Абрамов Свободин, 50 лет, был православный, хорошо грамотный, служил на Средне-Азиатской железной дороге, здесь его уволили, потом объявил себя магометанином, все время живет у сартов, стал лекарем (табиб) среди туземцев, ходит все время по базарам в различных городах Туркестана, тут же на базаре лечит различными снадобьями, пьяница, расточитель, занимается продажей своих девочек и мальчиков еще несовершеннолетними сартам, имеет детей 9 человек, 5 девочек и 4 мальчика, девочки проданы сартам, а мальчик продан в Персию, живет тайно в Ташкенте в старом городе, часто меняет местожительство, жену бросил, сожительствует с другими, от имени сожительницы Ирины Васильевны Константиновой, как заявили дети, посылает письма своим дочерям, находящимся в монастыре, подсылает ее в монастырь для того, чтобы вырвать из монастыря и передать сартам, Никифора Свободина лет пять тому назад разыскивало еще Туркестанское общество религиозно-нравственного просвещения.

Особый тип — его жена Елизавета Давыдовна Свободина, окончив торг своими детьми, ведя развратную жизнь, она отправилась в Скобелев и там живет на вокзале, она немка.

Отбеседовав, отец Елисей вышел во двор.

Природа радовалась и шелестела, а на душе было не так. На душе пыльно и тяжело, без воздуха. Паутинно, будто в подвал голову сунул.

Зазвонили к вечерне.

Церковь изнутри была уютной, светлой. Очень женской какой-то. Он давно заметил, что церкви при женских монастырях отличаются неуловимо от церквей при мужских, и толковал это отличие по Вейнингеру. В остальном церковь обычная: иконостас в два яруса, крашенный белой масляной краской; в алтаре три окна. Вспыхнул и истлел закат; «Великое славословие», очень женское, грудное.

После службы стоял на воздухе. Луна в небе. Беспокоил оставленный в саквояже Нитче. В голову лезут мысли. Начитанные, надышанные от типографского свинца. Выпитые глазами из срамных фотокарточек, которые как-то выпали из подушки сокелейника его, еще в семинарии: задохнувшись, бросился их жечь — корчились в пламени тела, лица… Ходил по воздуху, отгоняя от себя прошлое.

Сердце от литургии размягчилось, но ум был тверд и напряжен.

«Сердце — это вагина духа; ум — его фаллос», лезли мысли. «Сердце — все чувствует, все в себя принимает, в мякоти свои…»

Поглядел на окно Свободиных. О чем сейчас думают, о чем рассуждают сереньким своим умом?

В окне пошевелилось.

Александра? Мария? С животом, значит, Александра. Которая на виноградниках… Песнь Песней: «пойдем в виноградники…».

— Отец Елисей!

Это от игуменьи. К ужину просят.

Еще раз глянул на свободинское окно. Там внутри словно ощутили. Задернулись противомушиной марлей. «О сартах мечтают», догадался отец Елисей.

Чувствуя телесную взволнованность, вытаращил глаза и зашагал к ужину.

Зеленая луна вытягивала из отца Елисея рваную тень и волочила ее по траве.