Современная американская новелла (сборник)

Множество утверждающихся год от года мелких суждений уже стало такой же рутиной, как чистка зубов. Масса этих суждений оградила стеной сферу его личности, насчет развития которой он был свободен от обязательства. Необходимое развитие, включавшее человеческие представления, поступки, проявления власти, социальное положение, произошло в мире задолго до его рождения. В пределах его непознанного «я» заключена была человеческая сущность, постигшая абрис бытия, но всего лишь абрис. То был бессознательный процесс, над которым сам Поль оказывался невластен и который без его участия определял его личность. Это и создавало преграду между ним и его сущностью, являя собой формальное построение, определявшее отношение Поля к порядку вещей. Отношение, подсознательно работавшее на отторжение личностного потенциала, посягавшего на этот порядок вещей. Я попытался, не спросясь, проникнуть в ту замкнутую сферу и получил отпор. Это его право. Нельзя вламываться в чужую святая святых, не постучавши вежливо в дверь. Ведь и слепец замирает на ходу, услышав незнакомый звук.

Тут необходима ясность. Будьте добры, поясните.

Думается, он получил достаточный урок, чтоб осознать, какую моральную задачу он поставил перед собой.

После рождества Вирджиния мне позвонила.

 — Что хочешь думай, но у него доброе сердце и он переживает. Хотя ты сам его завел! Из странствий по свету я вынесла одно: принимай людей такими, какие они есть, это самое главное. Среди африканцев попадаются жестокие люди. Арабам я верить так и не научилась. Да и среди нас, нигеров, всякого хватает. А вот голоштанные индусы хоть мало-мальски, да обучили меня науке терпения и веры. Сроду у них ни гроша за душой, а посмотри, как по сей день держатся! В Калькутте на улице стоят калеки-нищие, люди их просто обходят стороной. Представитель Запада небось скажет, мол, это жестоко, только у этих сукиных сынов индусов все не так-то просто: могут сказать, что это не простой нищий, а перевоплотившаяся душа какого-нибудь раджи, который жил тысячу лет назад, питался всякими жгучими травками и умер от подагры. Черт, да ему теперь ничего не нужно! Потому никого и не заботит его теперешний вид. Их терпение — это как у нас подарок на рождество. Хватаешь, что лежит поделкой, и веришь, что это принес Санта-Клаус. Вот бы тебе, да и моему благоверному «Нигеру» этому научиться! Ничто меня не волнует! Плевать мне на все! Словом, не оторвешь ли свой зад от стула, не пойдешь ли с нами на новогоднюю мессу?

Я же говорил, Вирджиния Фрост чудо, а не женщина!

В огромном соборе было темно и сыро. В витражных стеклах огромных арочных окон мерцали отблески красных и желтых свечей, оставляя зримыми лишь контуры святых. У алтаря два англиканских священника в ниспадавших складками белых стихарях взывали к Всевышнему, заглядывая в молитвенники. Взад-вперед по проходам чинно расхаживали мальчики в черных сутанах, помахивая кадилами, курившимися сероватым дымком. Вокруг на скамьях сидели разные люди — и среднего возраста, и старики, и молодежь, хорошо и нищенски одетые, полные надежд и отчаявшиеся. Молодые мужчины с длинными чахлыми бороденками смиренно сидели, опустив головы. Рядом — молодые женщины, бледные, неулыбчивые; у них худые, изможденные лица, как у жен первых поселенцев, измученных тревогами фронтира. Девушки — в джинсовых куртках с блестками и в длинных юбках с оборкой. На многих кожаные сапожки. Куда ни кинешь взор — мужчины с мужчинами, женщины с женщинами, разъединенно, группками: ладони сложены, головы опущены. Вирджиния сидит в своей гангстерской кепочке, лихо торчащей поверх жесткой курчавой копны волос. Я по правую руку от нее, Поль по левую. Сидим бок о бок. Стены и своды собора источают святость.

Над нами хористы в черном и белом выводят мессу. Голоса, точно крики раненых ангелов, решительно призывают вниз сбежавшего Всевышнего. Поют вдохновенно. Но лица вокруг какие-то растерянные, подавленные, скучные. Они с таким отчаянным рвением внимают хору, что кажется, их усилия сами вот-вот прорвутся в звуке, вопрошая голоса, льющиеся с хоров. Закрыв глаза, мы шептали молитвы. Время приближалось к полуночи; в многоголосии хора звучала, утверждаясь, святая вера Иоганна Себастьяна Баха. И навстречу ей, посреди людского смирения, невольно возникала в душе мольба о прощении… Тут благолепие нарушил шепот сзади.

 — Молодой человек! — проскрежетал голос. — Если не хватает ума снять головной убор, покиньте церковь!

В обоих передних рядах послышалось шевеление: начали оборачиваться.

 — Молодой человек! — не унимался голос позади Вирджинии. — Вы что, оглохли? Совсем тупой, человеческого языка не понимает!

Я открыл глаза, повернул голову. Слева от меня Вирджиния все крепче и крепче сжимала веки. По ту сторону от нее Поль вскинул голову, обернулся, яростным взглядом впился в пожилого прихожанина. И опять из резервуара, к которому он только-только начал приспосабливать заглушку, прорвалось знакомое высокомерие.