Современная американская повесть

Миссис Виктория Роджерс, урожденная Виктория Мария Сан-Фелипе-Санчес, заявляет, что пятого марта между одиннадцатью и двенадцатью вечера в вестибюле ее дома на нее напал с преступными намерениями мужчина, известный ей теперь как Алонсо Хант, и этот Хант надругался над ней гнуснейшим образом, подвергнув ее мерзким половым извращениям.

Я никогда не видела ее, знаю только, что рожденный в Америке ирландец Гэри Роджерс, инженер, шесть лет назад уехал в Пуэрто-Рико и познакомился там с Викторией, которой шел тогда восемнадцатый год. Он женился на ней и привез ее на материк. Карьера его не удалась, дела шли все хуже. Он, по-видимому, озлобился. Но так или иначе, сделал ей троих детей и бросил семью. О человеке, с которым Виктория жила на Орчард-стрит и с которым, по-видимому, скрылась в Пуэрто-Рико, мне ничего не известно. Дети ее, вероятно, живут где-то на материке у родственников. Ее «дом» — на Орчард-стрит. Она живет там на четвертом этаже. Если нападение произошло в «вестибюле», значит, ее изнасиловали на первом этаже под лестницей. Могло произойти и на четвертом этаже, но вряд ли: там четыре квартиры на площадке. Орчард-стрит, если кто знает Нью-Йорк, очень далеко от Бэнк-стрит. Орчард-стрит в двух шагах от Ист-Ривер, а Бэнк-стрит практически на Гудзоне. Добежать с Орчард до Бэнк невозможно, особенно если за вами гонятся полисмены. И тем не менее Белл клянется, что он видел, как Фонни «убегал с места преступления». Это возможно только в том случае, если Белл сменился с дежурства, потому что он несет патрульную службу в Вест-, а не в Ист-Сайде. И обвиняемый должен доказать невероятность такого хода событий.

Мы с Эрнестиной сели в самой крайней кабинке бара — неподалеку от площади Колумба.

Эрнестинин способ обращения со мной и со всеми ее воспитанниками состоит в том, что она вдруг обрушит на тебя какую-нибудь тяжесть, а сама откинется назад и смотрит, как ты к такому удару отнесешься. Ей надо знать это, чтобы определить свою собственную позицию, и знать наверняка.

И может, оттого, что меня и днем и накануне ночью мучили всякие ужасы и надо мной нависла необходимость торговать своим телом, я начала представлять себе реально насилие над миссис Роджерс.

Я спросила:

— А как ты считаешь, ее правда изнасиловали?

— Тиш. Я не знаю, что делается в твоей лихорадочной, скрытной душе, но такие вопросы задавать не стоит. Нам сказано, деточка, что ее изнасиловали. Вот так-то. — Она помолчала и отпила из рюмки. Голос у нее был спокойный, но по насупленному лбу было видно, как напряженно она думает о тяжести нашего положения. — По-моему, миссис Роджерс на самом деле изнасиловали, но кто именно, она понятия не имеет и вряд ли узнает этого человека, если он попадется ей на улице. Можешь назвать это бредом, но мне так все представляется. Узнает она его, если только он еще раз ее изнасилует. Но тогда это уже будет не насилие, если ты понимаешь, о чем речь.

— Я все понимаю. Но почему она обвиняет Фонни?

— Потому что Фонни ей подсунули как насильника, а гораздо проще сказать «да», чем переживать заново весь этот кошмар. Так для нее дело копчено. Остается только суд. Но после суда будет уж совсем кончено. Для нее.

— А для нас — тоже?

— Нет. — Она пристально посмотрела на меня. Может, это чудно с моей стороны, но я искренно восхитилась ее мужеством. — Для нас это не кончено. — Она говорила сдержанно, не сводя с меня глаз. — С одной стороны, для нас это, возможно, никогда не кончится. Но сейчас мы не будем об этом говорить. Слушай! Нам надо очень серьезно все обдумать, но совсем с другой стороны. Вот почему мне захотелось зайти сюда и выпить с тобой по рюмке, прежде чем мы будем дома.

— Что ты хочешь этим сказать? — Я вдруг очень испугалась.

— Слушай! По-моему, нам не удастся уговорить ее, чтобы она изменила свои показания. Ты пойми! Она не лжет.

— Что ты хочешь этим сказать? Что ты несешь? Как так не лжет?

— Ты, может, сначала выслушаешь меня? Будь так добра! Она, конечно, лжет. Мы знаем, что она лжет. Но… она… не лжет. Ей кажется, что Фонни ее изнасиловал, — и все, и больше она не желает к этому возвращаться. Кончено дело. Для нее — кончено. Если ей отказываться от своих показаний, она сойдет с ума. Или станет другим человеком. А ты сама знаешь, как часто люди сходят с ума и часто ли они меняются.

— Так как же нам быть?

— Надо опровергнуть обвинение. Требовать, чтобы они доказали вину Фонни, бессмысленно, потому что для них обвинение, хотя судом и не подтвержденное, само по себе уже доказательство, и так его и расценят эти болваны, которые заседают на скамье присяжных. Вот они-то лгут, и мы знаем, что они лгут. Но им самим это неизвестно.