Современная чехословацкая повесть. 70-е годы

Вопрос совершенно лишний. Она в переднике, чистит картошку. Готовит ужин, что же еще? И снова можно было говорить только о покупках да о еде, о том, что есть и чего нет в магазинах. Как будто Имро не существует. В Кларином гладком, красивом, холеном лице не найдешь ни черточки, которая позволила бы сказать: вижу, ты совсем измучилась. У тебя неприятности по службе? Или с Имро что не так?

А возможно, он не замечает: сноха просто делает вид, будто все у них в порядке. Михал Земко вспомнил жену, ведь он далеко не всегда знает, что у той на уме, даже ее лицо умеет скрыть многое, а ведь они живут вместе уже тридцать лет! Ему все больше не по себе, в душе разгорается какая-то безотчетная злость, ищущая жертву.

«Чертов сопляк, — бушуют в его голове невысказанные слова, — где он шатается, где пропадает? И часто он так? Экая беззаботность, подумал бы о семье! Тут из-за него места себе не находишь, а он…»

Свиная отбивная на ужин несколько успокоила Михала Земко. Не потому, что он так уж хотел есть. Нравилось, что Клара приготовила вполне приличный ужин из домашних запасов, не прикупая ничего в последнюю минуту. Тем больше сердился он на Имриха, которого не тянет домой, хотя жена прилагает столько усилий, чтобы поддерживать в семье образцовый порядок.

Сын отворил дверь, когда Клара укладывала девочку спать. В гостиной перед телевизором, включенным на повышенную громкость, он застал только отца.

Не выпуская из рук портфеля, поздоровался с гостем и сразу приглушил телевизор. Михал Земко не поднялся с кресла. Смерил сына суровым взглядом и вместо ответа на приветствие насмешливо проворчал:

— Можешь хоть совсем выключить! По крайней мере лучше услышу, что ты мне скажешь.

Ростом Имрих выше отца, расчесанные на пробор волосы довольно коротко острижены, лицо круглее и как-то женственнее, чем у старого агронома. Но в фигуре, напротив, чувствуется твердость и уверенность, а удивление при виде отца, именно теперь приехавшего к ним, проявляется во взгляде, в котором больше упрямства, чем приветливости.

— Что же я должен тебе сказать?

— Не знаю… — Земко-старший расположился в кресле, как в гнезде. — Наверное, где ты до сей поры пропадал и часто ли приходишь домой когда вздумается…

Диктор на экране изо всех сил старается привлечь их внимание спортивными новостями. Но никто в комнате не следит за его рассказом, и слова превращаются в ненужный звуковой фон. Имрих подошел к дивану, портфель опустил на пол и сел решительно, прочно, как полновластный хозяин. Прикрыл глаза, щурится, точно ему мешает слишком яркий свет. Немного выпятил нижнюю губу, отчего челюсть увеличилась и выдвинулась вперед.

Отец все видит, замечает каждую мелочь, каждую новую черточку в его поведении, но не умеет да и не хочет прервать вдруг возникшую непривычную для обоих напряженность. От томительных часов, проведенных в дороге, от никчемных разговоров здесь, в квартире, он вдруг почувствовал необходимость разрядки — надо было сдвинуться с мертвой точки, пусть даже с громом и треском.

— Я был там, где положено, хоть это не доставляло мне никакого удовольствия. — Имрих вытягивает ноги. — А потом… в общем, скажу тебе без обиняков и без оправданий, что я обо всем этом думаю. Так вот: другой на моем месте повел бы себя куда хуже…

— От твоих речей, сынок, я не стану мудрее этого стола. — Средним пальцем правой руки Земко-старший постучал по столешнице. — Если только за этим я ехал к тебе, благодарю покорно! С таким же успехом можно было оставаться дома.

Из соседней комнаты вышла Клара. Она видела жест свекра, слышала последнюю фразу, непонимающе и как-то испуганно посмотрела на него. Пожалуй, в ее глазах на миг промелькнула и враждебность. Затем быстро перевела взгляд на мужа, человека близкого и более понятного.

— Ну, что на кафедре? — спросила она. Михал Земко невольным пожатием плеч выдал удивление: неужели она спрашивает просто так и больше ничего ее не интересует? Сам он отнюдь не был под каблуком у жены, но та не удержалась бы по крайней мере от насмешливого тона, чтобы он сразу понял, как низко пал в ее глазах.

— Сперва сядь, — сказал ассистент Имрих Земко. Сказал тихо, с расстановкой и так значительно, что Клара тотчас послушно опустилась в кресло напротив свекра и превратилась в незаметную, но внутренне напряженную слушательницу. — Уж если мы тут сошлись, — улыбнулся он отцу, наморщив лоб и сузив глаза, дрожью левой руки и пальцев выразительно показывая, что он не совсем трезв и не собирается это скрывать, — принимайте меня таким, каков я есть, и я вам кое-что скажу… Уж если мы собрались как на семейный совет, я изложу вам все по порядку…

Отец и жена молча ждали. Имрих заговорил снова:

— Заседание кафедры — ничего особенного. Да я, собственно, и не знаю, что там было, поскольку минут через сорок пять меня вызвали на партбюро. Так-то. И сообщили, — его лицо напряглось, словно он враз протрезвел, — вернее, зачитали — мол, моя апелляция по поводу восстановления в партии контрольной и ревизионной комиссиями районного комитета отклонена…