Современная финская новелла

Утром гости поднялись рано. Хилма слышала сквозь сон их шаги и тоже поспешно встала. Она высыпала последний кофе в кофейник, с досадой посмотрев на пустую банку. Ладно, лишь бы уехали. Когда гости вышли, кофе был уже готов, но Хилма налила себе первой. Наконец господа стали собираться. Одели ремни с оружием, запрягли лошадь, уселись в сани. Один из гостей достал из саней консервы, шоколад, кофе и другие лакомства, передал их Хилме. Она заметила на продуктах иностранные этикетки. «Немецкие», — подумала Хилма. Ей вдруг неудержимо захотелось бросить все это под ноги господам. Но она стояла, замерев, и глядела, как они усаживались, готовясь отъехать. И вот сани тронулись, заскользили в сторону леса.

— Наконец-то! Надо же, приехали как к себе домой, сели будто за свой стол и уехали, не сказав ни слова. Правда, дали эти чужеземные коробки. А наши-то мужики в это время по лесам крадутся, умирая от голода и страха.

Вот какая теперь жизнь.

— Все война и война — одна закончилась, началась другая. «Братьями по оружию» называемся. И что этому истеричному болтуну Гитлеру надо было, почему не оставил Финляндию в покое? Нет же, сюда притащились, жизнь людей поломать. Воевать, воевать против русских, за освобождение Карелии! Мало им своей земли, чужую подавай. Вот так война и начинается. Финляндия теперь как часть Германии. Известно, зачем немцы пожаловали к нам. Русские вряд ли снова стали бы воевать, если бы немцы не пришли. Думается, не случилось бы этого несчастья без «братьев по оружию». Ауне так говорила. Конца этому смертоубийству не видать. Верно, ни одной семьи не осталось, где кто-то не погиб.

И Ээту где-то там. Кто знает, вернется ли живым.

Хилма уставилась в оконное стекло, разглядывая в нем свое отражение. На нее смотрела незнакомая женщина, сохранившая в памяти воспоминания о войне, хоть и минуло почти тридцать лет. Тридцать мирных лет. А война все еще дает о себе знать: мы сами не замечаем, как говорим «тогда, до войны» или «во время войны», словно это было вчера, в прошлом году, летом, зимой. О войне говорим естественно и просто, как о неминуемой смене времен.

— Вот теперь говорим о дружбе с русскими… Они победили в войне, могли бы захватить нашу страну, поставить колхозы, вздернуть президента. Но не захотели, ушли к себе.

Не раз Хилма думала обо всем этом и всегда попадала в тупик. И сердце начинало щемить от извечного вопроса: правда ли, что война была кем-то загодя подготовлена, что обманутых мужей насильно увезли на фронт. Не по милости божьей это случилось — руками господ слажено было.

Хилма почти не говорила с Ээту о войне. Вернувшись с фронта, муж сказал, что благодарен всем богам за возвращение на землю из ада. Смерть была много раз так близко, что не верилось в спасение. Долгие годы ему еще снилась война, он вскакивал среди ночи в холодном поту и остаток ночи просиживал в кресло-качалке с трубкой в руках. Хилма не расспрашивала его ни о чем — по бессвязным рассказам Ээту она знала ужасы войны.

Запомнила она и то утро, когда, стоя на крыльце, смотрела вслед исчезающим саням.

— Проваливайте, проваливайте, и никогда не возвращайтесь, — разнесло ее слова эхо. Хилма испугалась, но повторила их погромче, словно желая, чтобы офицеры остановили сани и услышали ее голос. Но сани были уже далеко.

Хилма замерзла, но не трогалась с места. «Когда наступит мир — должно же придти такое время! — нипочем не буду варить кофе господам», — думала она, разглядывая глубокие следы от полозьев. Тихо падали огромные снежинки, цепляясь за одежду, ложась мягкими белыми хлопьями на консервные банки.

«А может, это дочь Ауне? — подумала Хилма про девушку, сидящую напротив. — Пожалуй, нет. Ее дети теперь старше, хотя пойми современную молодежь, — имея нескольких детей, матери выглядят на те же шестнадцать». — Хилма не нашла в девушке сходство с Ауне.

— Где теперь Ауне, жива ли еще? Наверно, состарилась, исхудала, поседела, согнулась.

Знакомые незаметно, потихоньку исчезали друг за другом: одни умерли, другие переехали, как Ауне.

Годами, десятками лет люди ходят рядом, — мы их словно не видим, а исчезнут — только тогда замечаешь их отсутствие. Вдруг не станет того, с кем делился, кто понимал тебя, кто говорил как никто другой. С годами все отчетливее всплывает в памяти прошлое. Ход времени незаметен — только пальцы почему-то делаются непослушными, плохо держат иглу, а утрами все тяжелее вставать.

— Ауне не дала о себе знать ни единым словом. Обещала, клялась. На прощанье плакала, обнимала. Мол, свидимся, встретимся, письма писать будем. Уехала в город с Сантери и детворой.

Хилма поначалу ждала письма. Шли недели и месяцы — ни строчки. Начала ждать открытки. «Может, у Ауне много работы, устает, нет сил написать. Могла бы хоть адрес выслать. Я бы рассказала, что поле ее заросло сорняком, не ухожены цветы и розы». Хилма была уверена, что получит от Ауне открытку к рождеству. Не переставала ждать и после рождества, успокаивая себя, что открытка залежалась на почте, не завтра — послезавтра придет.