Современная финская новелла

— Ветрище-то эвон какой, и близко не подплывешь, — заметил злым визгливым голосом паренек, сидевший на корточках тут же в песке. Парень знал, что если они отправятся охотиться с лодки, ему придется грести. Старшие будут стрелять, а он греби себе, пока не натрешь ладони до волдырей.

— Говори, черт, где деньги схоронил, а то женилку совсем застудишь, — хохотнул мужик в серой куртке и ткнул стоящего в воде палкой в живот.

Тот молчал. На груди у него запеклась капавшая изо рта кровь. Один глаз заплыл, другой глядел на серого холодно, без выражения. Он был одет в рваную куртку, какие носят лесорубы, из-под нее виднелся линялый серый свитер, шапка сидела набекрень. Когда его били, она свалилась, потом ее нахлобучили кое-как. Морщинистое, в рубцах лицо, наполовину скрытое сильно отросшей густой бородой, казалось неестественно маленьким. Нос, когда-то свернутый на сторону, напоминал бесформенный комок глины. Большие уши будто подрагивали от сильных порывов ветра, налетавшего с озера.

— Слышь, говорят тебе, будешь опять арендатором, — сказал тот, что в серой куртке, и снова толкнул стоявшего в воде.

— Эй, Забавник, гляди не утопи его, — рявкнул старик с камня. — Дай еще разок по морде, небось язык-то развяжется. Чертово отродье!

Все трое — старик, парень и серый — одинаково длинные, тощие и косоглазые — отчаянно сквернословили. Губы у каждого из них отвисли, подбородки были срезаны на нет, длинные острые носы торчали почти под прямым углом. Маленькие головки придавали им сходство с навозными сойками.

Старика называли Весельчаком, а серого — его сына, рожденного, правда, служанкой, но узаконенного — Забавником. Это были Весельчак и Забавник. Малыша Калле, сына серого, в детство звали без всяких затей просто по имени, но после того как он, подобно отцу и деду, пристрастился к самогону и учинил первые скандалы на танцах в деревне, люди в шутку окрестили его Трезвенником. Так они и звались: Весельчак, Забавник и Трезвенник — святая троица с Кривого озера.

Хутор у них был большой, но запущенный. Послевоенная жизнь дарила столько радостей, что работать было некогда. Поместье составилось из трех смежных участков, которые Весельчак приобрел в тридцать втором году при распродаже. Одного владельца — Вейкко Тийхонена сначала кое-куда свозили и так отделали, что после серьезного разговора с директором банка Вейкко счел наилучшим продать землю и исчезнуть. Вышеупомянутый директор самолично прибыл на раздел леса, и Весельчаку тоже достались на этом торге без малого сто гектаров.

Там, куда Весельчак возил людей на обработку, многие более робкие мужички добровольно отказывались от своих обременительных земель и купля-продажа с помощью директора банка совершалась согласно духу и букве закона.

После войны новые владельцы стали продавать лес и сдали землю арендатору. Человек, что стоял теперь в воде, появился на хуторе с зажатым в руке газетным объявлением и с семьей, разместившейся в телеге, которую тащила дряхлая как мир кляча.

— Я промаялся в армии семь лет и теперь хочу снова арендовать клочок земли, — сообщил прибывший.

В телеге сидело трое очень серьезных ребятишек и неохватной толщины баба, которая держала в объятиях швейную машину «Зингер». Другой мебели семейство не имело.

Весельчак был тогда под мухой и потому в хорошем настроении. Соглашение заключили тут же. Арендную плату назначили умеренную. Главное, чтобы поля были обработаны. А доход идет от леса. Благо деревьев в нем хватает.

Семью арендатора поселили в большой избе. Хозяева жили на новой половине, в шести больших, продуваемых сквозняками комнатах с красноватыми бревенчатыми стенами и белыми кафельными печами.

Когда арендатор стал получать по почте газету «Свободное слово», Весельчак посоветовал ему выписывать лучше «Известия Саво» — это-де настоящее чтение для солидных людей, к тому же она местная и намного толще. Арендатор будто и не слыхал. На том дело и кончилось. Весельчак не настаивал. Спьяну ему казалось, что мир день ото дня становится все лучше, потому что деньги никогда не доставались так легко, как нынче. Стоит только распорядиться — пометьте-ка, мол, стволы на продажу красной краской — и, немного погодя, деревья начинают сыпать ему деньги прямо на банковский счет. Последнее время Весельчак даже маркировку не ходил проверять — все доверил десятнику. Только пеньки потом забежит пересчитать.

У всякого времени свои песни. Если дело идет к социализму, как утверждает директор банка, то у них очень даже ловко все получается. Деревья пускай валятся, они во имя отечества падают, а коммунистам и всяким социалистам пускай достанется что останется. Лес — на землю, деньги — в оборот, и вся недолга.