Современная финская повесть

У него и теперь такое же чувство и так же не хочется идти домой. Хотя баня теперь своя, дом свой и гости в доме тоже свои.

Это третья баня, которую он топит. Третья и последняя.

Они много лет снимали дачу. Часть длинного деревенского дома. Там тоже была хорошая черная баня. Ту он топил с другим настроением. Вспоминая прошлую жизнь, он думает теперь, что это была самая счастливая его баня. Тоже чужая, но это не имело значения. Даже Кристина была иной, чем на родительской даче. Но все-таки она первая завела разговор о том, как важно иметь собственность. Потом умер отец Кристины,

Он сидел и разглядывал лес на том берегу.

Этот лес, и эту баню, и этот дом он купил сам. А то, что за тем мысом, то куплено на деньги из наследства. Тем он никогда так не дорожил, как своим сосняком.

Из дома доносятся голоса.

Баня больше не дымит. Дрова обуглились и горят ярким пламенем. Скоро можно заткнуть дымник, пусть баня прогревается. Куда бы уйти? Иди куда угодно, а осени, возвращения в город и объяснения с правлением не избежать. Давно уже кончился вынужденный отпуск, о котором он не сказал никому ни слова, теперь подходит к концу очередной. Пора возвращаться на работу. В порядке ли его нервы? Иначе говоря, согласится ли он с правлением, или снова станет перечить?

Он взглянул на веники. Вон их сколько, целый ряд: маленький густой — Кристине, три маленьких — детям, он связал бы и четвертый, да Лаура еще не вернулась; потом для Эсы, Пентти и Анна Майи, для Кайсы и Оскари, для отца Оскари, его дочери и зятя.

Отец Оскари приехал к сыну и невестке. Кристина пригласила к ним все его семейство. Отец прихватил с собой дочку и зятя. Молодые только что поженились и совершали свадебное путешествие.

Он встал, вошел в баню и поворошил угли. Трубу и окно он закрыл, дымник в стене оставил пока открытым.

— Ты все еще здесь копаешься?

— Да.

— Иди пить кофе, тебя там ждут.

— Не могу, пар уйдет к воронам.

— Они тоже господни твари.

Пришедший произносил слова внятно, как оратор. Это был крупный, светлый, с большим брюхом мужчина. Яркие синие глаза смотрели остро из-под сморщенных век. Отец его зятя Оскари.

— Нет ли у тебя сигары в кармане?

— Нет, вон на полочке лежат папиросы. Эса или Пентти, видно, оставили.

— Дай-ка мне одну. Я тоже люблю посидеть и покурить, когда баня топится. Так я всегда сочиняю свои проповеди. Топлю баню и курю.

— У тебя черная баня?

— Черная, ты что, забыл?

— Верно. Жаркие, должно быть, выходят проповеди.

Отец Оскари засмеялся.

— Иной раз бывает. Только я не замечал, чтобы жаркие проповеди помогали. Лучше действуют медовые... Заткни теперь дымник, пойдем кофе пить.

За кофе он разглядывал сестру Оскари и сравнивал ее с братом. Молодой зять тоже был теологом, только что испеченным. Он получил в приходе место помощника пастора.

Кристина угощала кофе и фруктовым соком.

— У вас даже лед есть, — заметил отец Оскари и пальцами переложил кусочек льда из большой чаши с соком в свой стакан.

— Да, есть. В начале зимы ездили напилить.

— Сам ездил?

— Пентти и Оскари захотели прокатиться на хуторской лошади.

— Эса тогда как раз болел, — сказала Кристина.

С этого разговор перешел на болезни.

С них — на диеты.

С диет — на рыбные блюда и средства для похудения. Потом — на улов в озере. И снова — к началу зимы.

Кристина заторопила мужчин в баню. Их шестеро и маленький Хейкки. Всем сразу не поместиться. Отец Оскари с зятем и он отправились в первую очередь. Отец Оскари вдруг повернул обратно.

— Что ты забыл? Там все есть.

— Сигары.

— Я принесу, — сказал зять.

— Они в левом кармане.

Зять побежал за сигарами.

Они набрали полтаза горячей воды, взяли ковш и три полотенца, а отец Оскари — еще и сигару со спичками, и влезли на полок. Подстелили под себя полотенца, сидели и потели. Отец Оскари попыхивал сигарой.

— Хорошо подымить для начала.

— А некоторые говорят — лучше хлебнуть. И Маннергейм предпочитал.

— Я пробовал, но сигара лучше. Йоэль Лехтонен[20] тоже с первым паром покуривал, — сказал отец Оскари.

— Ты его знал?

Это спросил зять.

— Нет, но я знаю «Путкинотко»[21]. Там Муттинен в бане у Кяркияйнена курит — так ведь это сам Лехтонен.

— Возможно, — согласился зять.

— Может, плеснем немножко? — спросил Хейкки.

— Давай, только капельку.

— Знаю, знаю.

Он набрал ковш воды.

— Я плесну, — предложил зять.

— Не позволяй ему, Хейкки. Молодые попы этого не умеют. Выплескивают с кафедры весь свой жар на загривки прихожан. Когда им учиться поддавать пар! — сказал отец Оскари.

Он плеснул на камни и лег на спину. Отец Оскари тоже опрокинулся на спину. Они улеглись ступни к ступням.

— Ты небось сам в молодости так делал?

Это зять.

— То есть как? Ха... ах, как сладко.

Это отец Оскари.

— Весь жар на загривки прихожан?

— Ах, ты вон о чем, а я уж забыл... Конечно, по неопытности именно так и делал. А потом потихоньку научился и забыл все, чему меня учили, так оно и было... И когда я стал слишком стар, чтобы работать, меня повысили в сане.

Отец Оскари разглагольствовал, а он слушал. Приятно слушать и чувствовать, как пот течет по коже. Скоро он потечет в глазницы, тогда пора будет взяться за веник.