Современная финская повесть

— Так оно и бывает. Когда забудешь все, что учил, становишься пастором, так и с тобой будет... Плесни-ка еще немного на камни...

Он слушает. Речь течет мягко, с истомой, не хочется вставать и париться. Он знает, что отец Оскари только так говорит, что он и теперь по целым суткам копается в книгах, как молодой неофит, но говорит так, будто все хорошо, все на белом свете благополучно.

— Да, вспомнилась мне одна история... Расскажу-ка тебе, зятек, да и тебе, Хейкки, но в первую голову зятю... Был я тогда помощником пастора в приходе, как ты теперь... Кажется, в первом своем приходе... Очень любил рыбалку и ходил рыбачить в компании с присяжным... Позвали меня однажды в баню... ленсман, лесничий и доктор... Решили вогнать молодого пастора в краску... Только мы разделись, как началось... Стали рассказывать такие анекдоты — один другого лише, и знай себе поддавали пару... Решили опалить новому пастору зараз и шкуру, и душу... Хорошо... Просто немыслимые сыпали анекдоты... И чем жарче пар, тем рискованнее анекдоты... Ах, хорошо... Теперь хватит... Потом спросили меня — могу ли я продолжить, моя, мол, очередь... Я парился, сцепив зубы... Хорошо... И придумал анекдот: что бы я сделал, если бы был содержателем увеселительного заведения... Ну и смеялись же господа ленсман, доктор и лесничий, а когда я уходил из прихода, они просили, чтобы я остался... Компаньон для рыбалки, мол, нужен... Так, так, плесни-ка на каменку...

Он встал.

— Может, начнем париться?

— Давайте... Шла старуха в полушубке... Солнце грело... Прочь полушубок... А-ах... вот это пар... Как господне солнце... душу греет, а шкуру жжет... Прочь полушубок.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

1

Эса ел. Его челюсти перемалывали картошку и цветную капусту, помидоры, жаркое, только что лежавшую на тарелке горку колбасы, салат и хлеб. Все это опускалось из горла в пищевод, вниз. А вверх: из голосовых связок в рот, в полость рта и носа и потом наружу, лился гнусавый голос. Эса был увлечен. Вечером он ходил с Оскари ловить раков.

Отец разглядывал своего сына.

Большой и гнусавый нос. На шее кадык. В кого бы это?

Раки теперь большие, говорил Эса. И во всем улове ни одного мягкого. Кристина поддакивала. Хорошо, что Эса с Оскари пошли вчера на озеро. Теперь раков поедим. Завтра сварим. Нынче осенью еще не ели. Время-то проходит. А теперь есть раки, да такие крупные.

Он слушал. Хорошо, что Оскари берет Эсу с собой. По крайней мере Эса в приличной компании. Но как у Оскари хватает терпения? У него самого не хватает. И у Пентти тоже, хоть он и брат.

На десерт был маисовый кисель.

Он этого не ест. Кристина тоже не ест, но готовит каждую среду. Для Эсы. Эса ест,

И все равно тощий. Куда только в него все это лезет?

Он вспомнил маленького, бледного, длинноносого, с большой челюстью солдата. У него тоже верхняя часть лица атрофировалась, зато нижняя особенно развилась. Тысяча девятьсот восемнадцатый. Удивительно, как какая-то чепуха оседает в памяти. Егерь Кескинен. Знаменитый в батальоне человек. В тысяча девятьсот восемнадцатом егерь съедал тридцать вареных картофелин и запивал соусом. Вся рота ждала, пока Кескинен поест. Сначала кое-кто ворчал, а потом все стали гордиться своим чемпионом. Ребята из соседней роты приходили на него поглядеть.

— Ты чему смеешься? — спросила Кристина.

— Просто так.

— Но ведь чему-то смеешься.

— Когда в восемнадцатом году кончилась война, я командовал ротой. Нас повели на парад. Маннергейм — он принимал парад — проходил мимо нашей роты, остановился и спросил одного мужика: «Из какой роты?» А у нас был солдат Кескинен, гордость роты в некотором смысле. Бедняга смешался перед Маннергеймом и выкрикнул: «Из обжорной роты, господин генерал!»

— Почему-то в городе аппетит лучше, хотя к этому скорее располагает деревня.

— Все-то ты обобщаешь.

— Да ведь здесь всегда спешишь, кажется, некогда и о еде подумать.

— Ты обожаешь спешку. В городе только и оживаешь. В деревне дремлешь и ждешь осени.

— Но здесь у меня десятки дел, вот я и ем с аппетитом... Да, мы перед твоим приходом говорили с Эсой, что ему нужна другая машина... Не так ли, Эса?

— Эта прошла уже шестьдесят пять тысяч... И если ее сейчас не продать, потом за нее ничего не дадут...

— Покупай новую.

Обычно Эса продавал старую машину, получал у него дотацию и покупал новую. Вернее, у Кристины, но с его согласия. Ни разу Эса не потратил собственных денег на машину. Рабочей скотиной в семье до сих пор был он. Приобретаешь имущество, растишь благосостояние, пока хватает сил. И не замечаешь, как поддаешься все больше и больше. А в некий день, когда тебя вконец загнали, ты с тоской вдруг увидишь, что мог бы прожить жизнь совсем иначе. Но уже поздно. Может быть, и твой сын, который хлебает сейчас маисовый кисель, был бы другим, если бы ты сам давным-давно стал другим. Жизнь и жизненный уровень — не одно и то же. Только думать об этом уже поздно. Особенно теперь...

Они перебрались в город больше недели назад.

Когда отпуск кончился, он вернулся на работу. Там ничего не произошло. Все случилось только сегодня.