Современная французская новелла

Озеро холодное. Во всех смыслах слова. Ледяная вода, берега голые. Когда я впервые добрался до него после долгой, утомительной ходьбы под солнцем, мне не захотелось ни присесть на бережку, ни напиться водички. А ведь вода здесь прозрачная, еле-еле подернута рябью… и вот поди ж ты! Я невольно даже отступил на шаг. Может, я и был не прав, но такова уж человеческая натура, ведь так? По словам нашего стражника, ее не переделаешь. Так вот, натура моя воспротивилась.

Короче, озеро питает поселок. И когда я обосновался в своей лачуге, меня просто поразили водопроводные трубы. Честное слово, настоящие трубопроводы, краны — как на заводе, а сифоны — прямо хоть лунный свет собирай, не меньше.

Я сказал нотариусу, что у жителей Лотиньяка нравы совсем как у золотоискателей. Он даже не удостоил меня улыбкой в ответ на мое замечание. Правда, он местный уроженец, и пусть даже два-три поколения писцов проходили учение в главном городе департамента, но сам он здесь родился, сюда вернулся, врос в эту почву всеми корнями — вот вам и отгадка. Месяцев через пять, увидев меня как-то воскресным днем у порога заведения Мелани, он подмигнул мне — поняли, мол, наконец? Но я так ничего и не понял или, вернее, понял, что мне никто ничего не расскажет и что в Лотиньяке подобные вещи или открываются сами собой, или вообще не открываются никогда.

Единственная деталь, которая не ускользнула от моего внимания, и по вполне понятной причине, — это то, что в Лотиньяке хождение денег не похоже на их хождение в других местах. На все, что здесь продается, бросают свою тень сантимы. На все, вплоть до самой малости. В каждой лавочке и сосед соседу старается всучить чуть ли не корзину этих желтеньких монеток, которые оттягивают карманы. Меди тут хватило бы с лихвой на пули всех ружей французской армии, начиная с 1870 года и до скончания веков.

Понятно, что каждый желает от них избавиться… но только вы сумели отделаться от звонкой монеты, как она тут же возвращается к вам обратно. В конце концов, ослабев от этой борьбы, я перестал вытаскивать из кошелька бумажные деньги и смирился перед очевидностью: каждый здешний житель таскает с собой целый мешочек с мелочью и расплачивается за покупки монетами достоинством в пять, десять или двадцать сантимов. Есть над чем поломать голову…

Лишь спустя некоторое время я понял, что причиной моей недогадливости была засуха — в последние две недели дождя вообще не выпадало, — зато при первом же ливне я услышал, как вода со странным звоном падает в раковину, словно обрушился целый водопад градинок: посреди грядок латука блестели десятки желтеньких монеток. Жизнь становилась интересной! И с каждым новым поворотом крана я зарабатывал себе, так сказать, на хлеб насущный. И не я один. Со всех сторон доносился громкий всхрап кранов; вот открыли кран, закрыли, снова открыли, и так до бесконечности, а кругом все позвякивало и позвякивало. Но все чудеса на свете кончаются, постепенно монеты стали барабанить все реже и реже, и поток их совсем иссяк вместе с дождем. Я понял все. Или почти все. Короче, озеро вполне заслуживало своих двоих вышеупомянутых родичей.

Но как бы ни было оно щедро, оно не приносило нам потаенных сокровищ тамплиеров, не походили его дары и на манну небесную — монетки были самые обыкновенные, французские, республиканские и все вычеканенные совсем недавно. Вот это-то и оставалось для меня пока что тайной. Почему все эти су были чеканки 1967 года? И почему они изливались столь щедро: при самом заурядном ливне — десять тысяч старых франков… А в грозовые дни это было просто золотое дно. Так или иначе, становилось понятным, откуда берутся медные монетки, которыми жители Лотиньяка набивают свои кошельки.

Если я нуждался в доказательствах — вот они, налицо.

— Сосед, — крикнула мне тетушка Кантау, а над головой ее круглилась радуга, — сколько у вас? Десять тысяч? Так вот, голубчик, вам повезло. Правда, другим — еще больше. Рекорд побил Антуан. Семнадцать тысяч! Неплохо, а?