Современная греческая проза

Так, значит, темная ночь. Лес – еще темнее, чем ночь. Злой ветер гнет ветки, они издают странный звук: то как вой животного, то как неразборчивое бормотание мертвецов.

Он бродит посреди поляны, как потерянный. Бормочет:

– Этот звук! Говорите! Что это?

Появляются тонкие фигуры, словно видения в виде воронок, укутанных в белый саван.

Слышится голос:

– Покажитесь!

Из другого места позади него появляются новые белые фигуры, они как будто окружают его.

– Покажитесь!

Он отступает.

Они произносят хором:

– А затем в тумане растворитесь!

Он закрывает руками лицо. Умоляет:

– Исчезни, страшное видение, с головой, укутанной бинтами!

Белые фигуры, которые похожи то на птиц, то на рыб, медленно движутся в его сторону.

Он продолжает отступать.

Кричит, когда последняя фигура поднимает гигантское зеркало:

– О, ужас! У последнего в руках сверкает зеркало, и другие прорисовались образы в магическом кристалле…

Ах, картина страшная!

Он видит в зеркале самого себя, но еще и всю стаю, которая подобралась к нему сзади, словно белая угроза.

Он падает на колени, вопя:

– Сгинь, проклятое отродье!

Опускает голову, словно не хочет больше их видеть.

– Ах, видения! Ах, видения!

Ах, ах, жизни в вас нет!

Ах, видения! Ах, видения ужасные!

О, ужас! О, ужас!

О, ужас! О, ужас перед моими глазами!

Он просыпается, растревоженный, с высохшим ртом.

Рондо-финале

Снова были сумерки, когда Леонидас Рагусис вышел на «мостик». Лицо его сохраняло выражение дикой радости, в то время как свет сумерек на его лице заставлял их казаться еще более грубыми, разливал странное золото по его коже.

Он снова услышал дикие вопли чаек – на этот раз не отдельное карканье, но что-то вроде тягучего электронного шума, который все больше усиливался, словно небесный хор, входящий в состояние аффекта.

Тогда небо прорезала неожиданная молния, которую погодные условия до того не предвещали, поднялся сильный ветер вместе с проливным дождем, барабанившим по поверхности моря.

И когда он поднял свой отчаянный взгляд к затянутому облаками небу, то успел разглядеть гигантскую большую рыбу, сделанную из тысяч чаек, которая неслась с разинутым ртом и с широко раскрытыми челюстями.

Держа в зубах человека в сером костюме, который становился все меньше по мере того, как поднимался в воздух, рой белых птиц начал раскачиваться, менять форму, кружиться в горизонтальном и в вертикальном направлении, подлаживаясь под громовые удары грозовых барабанов.

В конце («но старайтесь иметь мир со всеми и святость») тело Леонидаса Рагусиса – за минусом правой ноги, оставшейся в уголке пасти убийственного аэростата – с плеском погрузилось в купель освященных невинным магнетизмом вод, а металлический элемент в виде маленького нательного креста, бывшего на нем, тотчас притянул его – вместе с сардинами – к упаковочным цехам завода.

И наступила тишина, и потоки воды прекратились, и утих ветер, а море успокоилось, став гладким, словно крестильное масло, и поверх этого масла растеклось эхом:

Wahn! Wahn!
Überall Wahn!

Эпилог

Словно бедный Иона
Говорю я о милости Бога
о огромной рыбе
пище для тех, кто голоден.

Дионисиос Савопулос. «Грязный хлеб»

Женщина достала из шкафа консервную банку с сардинами.

– Давай вместе ее откроем! Давай поглядим! – позвала она маленького мальчика, игравшего в соседней комнате.

– На что поглядим, мама?

– На живых сардин, которых я купила! Тех, что мы вчера вечером видели в рекламе по телевизору, помнишь?

– А, да! – сказал мальчик, хлопая от радости в ладоши. – Те, которые двигаются, которые плавают в консервной банке… Даа-аа! Я хочу на них посмотреть!

Женщина поставила консервную банку на столешницу возле раковины и продела палец через кольцо «easyopen».

– Готов? – спросила она.

– Готов, – ответил мальчик и сразу же добавил. – Хотя мне немного страшно.

– Чего это тебе страшно, глупышка?

Она начала тянуть маленькое колечко прерывистыми движениями, останавливаясь то и дело, чтобы посмотреть на мальчика.

Немного морской воды пролилось на столешницу.

– Вот сейчас!

И они глядели в четыре широко распахнутых глаза – на сардин, которые трепетали, живые, в консервной банке, словно бы плавали, словно бы хотели выскочить из банки и занять место на маленькой фарфоровой тарелочке.

– Мама, – закричал ребенок, – посмотри!

Своим малюсеньким пальчиком он указал на заднюю часть банки.

– Посмотри! – повторил он. – Маленький человечек… Как оловянный солдатик… потому что, погляди! у него не хватает одной ноги!

Они оба постояли и посмотрели на человечка в темно-сером костюме, который походил на сардин, постольку трепетал в воде вместе с ними.

– Но все же, – сказал ребенок, – оловянный солдатик был ненастоящим, а вот этот… вот этот – живой…

– Нет, – ответила мать, выкладывая на тарелку сардин, – он не живой – он смертельно свежий.

Эрси Сотиропулу Чувства голубой печали, одежды красного огня

Государственная литературная премия Греции