Три года жизни посвятила Д., археолог по профессии, тому, чтобы обустроить прекрасный дом, три года для дома – это много, поскольку такая длительная преданность даже и по отношению к человеку – явление редкое и достойное восхищения. Три года исключительно на то, чтобы присматривать за рабочими и строителями, но самое главное – за инженером и архитектором: советовать, указывать и исправлять ошибки, вызванные непростительным невежеством, ошибки, вызванные безразличием, алчностью, безответственностью, за которые она, разумеется, платила из своего собственного кармана и из своей собственной души. Она глубоко ненавидела всех, кто прошел через работы в ее доме, – строителей и ремонтников, греков и албанцев, ее состарила и заставила поседеть вся эта авантюра, пропади она пропадом. Часто она задавалась вопросом, стоила ли вообще эта затея труда, а главное – потраченных ею времени и денег. Но утешалась, видя результат, и говорила, что в итоге все было не зря – дом выглядел нерукотворным, словно его не касалась рука человека. Она, конечно же, даже не пыталась рабски подражать местному архитектурному колориту, это обычно порождает чудовищные гибриды, которые Д. считала убогими; напротив, она построила современный дом, обустроив его интерьер и экстерьер по мудрыми наказам старых мастеров, поскольку, будучи приверженцем «старой школы», она была уверена: то, что мы называем «традицией», если ты способен освоить ее и превзойти «со временем и с усилием[2]» – как философски сказал поэт из прежних времен и обстоятельств – это единственная ступень, ведущая к современности. Итак, она мудро и умеренно использовала старые проверенные решения, большинство из которых остаются непревзойденными и по сей день, во времена силикона и всевозможных инновационных материалов, но вместе с тем и смело отвергала любой элемент, пахнущий плесенью и ведущий к деланности и притворству, каким бы старым тот ни был. Нелегкое это было дело, но постройка удалась на славу, она пришлась под лад старой «деревушки» и гармонично вписалась в покладистый пейзаж островного ландшафта, создавая впечатление, что она давно уже проросла на этом поле, словно вековая шелковица. Завалинки, дворики, разноуровневые ярусы, глиняные печные трубы, наличники, загончики и каменные кладки в саду и винограднике, деревянные навесы и живые изгороди, водоем с золотыми рыбками, старая реконструированная винодавильня с красным санторинским черепичным цементом, «давило», так называл ее дед, и даже «плавательный резервуар» (в просторечии – бассейн), в котором можно было оставить воду отдохнуть на недельку без хлорки и осветлителей и поливать ею деревца, так что совесть может быть спокойна, что ни капли воды не пропадает даром; одно к одному, как по писаному. Д., несмотря на невыносимую усталость, все время, пока строила, улучшала и исправляла, витала в облаках, так что теперь чувствовала безграничную нежность к этому дому, предельно приближенному к идее утраченной родины, а бассейн для нее был ни чем иным, как миниатюрным подобием плохо вылепленного и выжатого до последней капли моря. В довершение она воткнула еще и флаг на длинном древке над входом. «Подумать только, я такого даже на национальные праздники не делала, – заметила она, – конечно, настоящий флаг человек поднимает в ином месте, а не на балконе; но теперь, в эпоху утрат и загрязнений, с приходом туризма и начавшейся вот уже десятилетия назад глобализации – видали мы, какая от нее польза, тут уж пусть каждый толкует, как знает – сейчас, когда все стыдятся вывешивать флаги, а любовь к родным местам стала считаться минимальной ставкой на национальных торгах или провинциальностью, поднятие флага наконец-то приобрело какой-то смысл, особенно если не спускать его круглый год». Оставила, значит, Д. этот флаг как флюгер, указатель ветра и времени, вторящий своей песней свирелям тростника, что ласкали ей слух, в то время, как и ее жизнь развертывалась и развевалась вместе с флагом. Пока сегодня вечером, наполненным журчащим кристальным лунным светом, наполненном прохладой и разбрызгивающим серебро по спине, не настал час новоселья.