Почти тотчас пришла женщина – ее огромная тень зачернела на выцветшей стене – с кувшином горячего чая и несколькими кусочками печенья, сделав знак Гаврилу, чтобы тот ничего из этого не трогал. Старик не обратил на нее внимания и запихнул в рот два печенья, пока она наливала мне чашку чая, только мне одному. Второй чашки она не принесла. Оставила на столе коробочки с лекарствами, которые принимали отец и сын, и исчезла в глубине зала. Уселась в углу и принялась раскладывать пасьянс на маленьком круглом столике. Как ей это удавалось в темноте? Я задал себе этот вопрос. Она как будто услышала мои мысли.
Это путешествие, в которое я часто отправляюсь, сказала. Я уже выучила маршрут. На этом пути не встречаются ни полицейские, ни солдаты, здесь позволено все.
И правил не существует? спросил я.
А этом и заключается игра. Чтобы их нарушать. Только нарушив, можно научиться. Так и есть. Если бы это было не так, Гаврил был бы сейчас, как его сын – спокойной овечкой. Которую каждый доит. Это как желать родить детей, не потеряв девственности. Дефлорация, вторжение нужны для продолжения.
Что-то ты разболталась, старуха, давай прекращай, послышался голос Гаврила. Уже того, что я вижу твою рожу, мне предостаточно. Женщина подняла свою большую ладонь и отправила ему мундзу[34], сказав: Что уж мне говорить, ведь я вижу гораздо больше твоей рожи, и все это гораздо хуже, чем она.
Вот распустила язык, как цыганка! Думаешь, что раз ты мне подштанники меняешь, ты на меня еще и права имеешь? Ну-ка, улыбнись, поглядим, сколько там у тебя зубов, грязная старуха, и я собственными руками повыдергиваю у тебя последние. Из-за того, что она окончила три класса средней школы, она теперь думает, что знает мир лучше меня. Ну-ка, давай-ка, иди читай свои соломоновы премудрости и заткнись уже. Если бы я не был заперт в этой клетке, поглядели бы мы, как бы ты осмелилась не только голос на меня повысить, но даже глаза свои на меня поднять.
Да, это правда, ответила она, это кресло не может сделать тебя еще более злым мерзким псом, чем ты есть на самом деле.
Не дает мне ничего сладкого эта сука, думает, под юбками у себя меня спрятала, но у меня есть мой сынок, мой ягненочек, который мигом приносит мне все, чего я ни попрошу.
Женщина посмотрела на него с отвращением: Даже руки у меня знают, какой ты дурак, осел ты упрямый, только ты сам этого не знаешь.
Тот протянул руку, схватил кота за шкирку и бросил в ее сторону. Женщина нагнулась, и кот мягко приземлился на ее карты.
Я склонился к распухшим ногам, проверил нарывы, спросил, часто ли меняют повязки и быстро завершил осмотр, потому что тело больного источало зловонный запах аммиака вперемешку со спиртом. У меня было абсурдное чувство, что он может поднять свою израненную ногу и пнуть меня прямо в рожу. Поскольку он прижал к земле мой разум и читал мои мысли. Я думал, что сахар постепенно съедает его тело, скоро он будет уже без ног, обрубком, пока и это не будет съедено. Болото и болезнь постепенно его обгладывали.
Я снова сел, проверил лекарства и открыл книжечку с рецептами. Старик приказал своему сыну встать, тот послушался.
Погода-то какая суровая, а, доктор? А посмотрел бы ты, что тут бывало, когда болото было живым, сказал он, не проявляя никакой заинтересованности в моем ответе.
Живо зыркнул на своего сына.
Ты тоже послушай, дурачина, слушай да мотай на ус, чтобы знать историю своей семьи. Я думаю, ты помнишь ту бойню, да?
Сын его начал потихоньку хныкать.
Я смотрел на них с прохладным любопытством, почти что безразлично, оба они находились на километровом расстоянии от меня.
Итак, в одну такую же ночь, доктор, начал шепотом мужчина, сидевший в коляске, склонившись в мою сторону. В ночь, точно такую же, как сейчас, когда своих собственных рук не видать, пришли четыре брата, чтобы со мной покончить. Я не знаю, как это им удалось, что болото их не засосало. Я был на конюшне, только что родился жеребенок, но с ним не все было хорошо, он хрипел и был уже на последнем издыхании. Он снова обернулся к сыну.