Современная греческая проза

Писатели, конечно же, не все воспринимают кризис, руководствуясь одинаковыми рассуждениями и способами поиска выхода. Они восприняли его, прежде всего, как беспрецедентный феномен и форс-мажорные временные обстоятельства, а затем, и особенно в самом недавнем времени, как условие, плавно инкорпорированное в общественную фантазию, или как условие индивидуального существования. Кризис расставляет не только все точки над «и», но и прочие знаки препинания, находится в эпицентре как сюжетный элемент, определяет действия и поступки запечатленных на бумаге персонажей, дает им голос, как это, по крайней мере, происходит в собранных в настоящей антологии литературных произведениях. Само творчество представленных в антологии авторов, естественно, продолжает еще активно развиваться, так что никто не в силах предсказать, каков будет их дальнейший путь.

Социальная апатия, жизнь, превращенная в выживание, личные отказы, мечты, получившие обманчивое воплощение, обращают огни писательской рампы на закрытые пространства, на общее или личное, где экзистенциальный тупик проецируется на внутреннее «я» в мучительном поиске общения с «другим», со-общения, в котором мы все пребываем.

В рамках этого мучительного поиска, конечно же, люди отнюдь не случайно обнаруживают себя в состоянии ненависти по отношению к самому себе, даже когда внешний мир не просвечивает сквозь свои обломки. Однако социальный горизонт, часто полностью разрушенный, обрезки мира, как прожектор, освещают внутренний мир, страсти души. Писательство – хорошее прибежище, а «малая форма», о которой речь в настоящем издании, предопределена как жанр для отражения мира, повседневной жизни, находящейся в состоянии осколков и крошек. Именно наведение фокуса на психические состояния, которые приобретают символические масштабы и архетипическую глубину, именно это зачастую выступает в роли экстрактора, резко взрывающего повседневность в попытке вплетения ее материалов в текст, в рассказ, новеллу.

В таких обстоятельствах, конечно, часто тон произведению задает мнемоническое построение, но не в виде анамнезиологии, отправной точки для рыдающих излияний памяти или кладезя, из которого вызываются воспоминания о потерях и потерянных, о живых и мертвых, но в виде условия для идентификации. Смерть, страх смерти, присутствующий повсюду, встреча с землей – место происхождения и язык, то самое другое место, другая родина, другое место происхождения. А что касается любовных историй, обычно по-зверски бурных, в них тела принимают груз страхов и внутримышечных сражений, сносят удары того, что разум не смог вынести или не смог принять. Но эти любовные истории, истории сложные, как кажется поначалу, не способны спасти от страха, того страха, который все-таки объединяет нас с другими, недоступными для нас иным способом.

Тут же рядом – и меланхолические переживания и прогулки на природе, полной «невинности», по родным местам, по гористой сельской местности, по городу.

И тут же рядом и зоология – в четырех случаях это вынесено в заголовки сборников. И это не просто нежная любовь к животным в бесчеловечном пространстве, но и противовес обреченных на тщетность и безвыходность человеческих отношений. Животные приносятся в жертву ради людей, например, ради женщины; они идут бок о бок с человеком, разделяют его эмоции и важные и значимые моменты его жизни.

В то же время, спазмы молчания, которое собирается стать или уже стало словом, страсти любви и страдания тела, отмеченные или (и) травмированные безвыходными отношениями и исходящими из глубин бездны помыслами. Также мы читаем о социально изолированных группах – иммигрантах, отверженных, бездомных, «юродивых». Однако это сопровождается архетипическими мифами, и мы узнаем о маленьких ежедневных драмах, о физической силе, которая то и дело проявляется поверхностно, а иногда задает и общий тон и даже приводит к смерти – насильственной или естественной.

Часто при прочтении собранных в антологию рассказов, а также целиком тех сборников, в которые они входят, создается впечатление, что мир с писательской точки зрения уменьшился не только для того, чтобы поместиться на нескольких страницах, но он вообще уменьшился до одного события, до одного происшествия, до одного момента, прошлого или настоящего, а иногда до отпечатка или впечатления от исторического момента – ведь история творится всегда, и через литературное творчество наши писатели, старые и молодые, каждый в свою очередь вскармливают меланхолию Истории.