Современная японская новелла 1945–1978

Чтобы с помощью ускоренной подготовки срочно восполнить нехватку младших офицеров армии и флота, началась мобилизация студентов. Как раз в это время в лавке ростовщика мне поручили необычную работу: предложили привести в порядок книги, оставленные в закладе студентом, которого внезапно отправили на фронт.

Сначала я отказался, честно признавшись, что плохо разбираюсь в книгах.

— Но лучше, чем папаша, — сказала женщина, — и в конце концов я решил согласиться.

Так я впервые попал в хранилище. Его каркас был сделан из толстенных бревен, между которыми была натянута металлическая сетка от мышей — как в тюрьме, подумал я.

Книг было всего двести — главным образом переводная художественная литература, но были и японские, всё новые и тщательно подобранные, так что я понял: мне предстоит не особенно обременительная работа — сложить их в ящики. Собрание сочинений Бальзака, Собрание сочинений Жида, Собрание сочинений Достоевского, Собрание сочинений Гёте, Собрание сочинений великих мыслителей — все тома без единого пропуска. Надо же такое — одни собрания сочинений, восхитился я, недоумевая. О чем думал этот призванный в армию студент, заложив все свои книги ростовщику? Может быть, он никогда в жизни так и не узнает, что его библиотеку приводил в порядок такой беспутный человек, как я.

Я вдруг отчетливо представил себе этого студента: как и я, он то и дело появлялся в лавке ростовщика и перетаскал сюда одну за другой все свои книги. Я даже почувствовал вдруг расположение к нему: он не читал и не продавал книг, а закладывал их, чтобы когда-нибудь выкупить, уплатив проценты, на полученные им деньги снова покупал книги, которые опять закладывал. Но в то же время я не мог не ощутить неприятное чувство, будто к телу моему прилип злобный призрак — человека, который механически повторял одно и то же и не собирался делать ничего иного, — мне казалось, что он неотрывно следит за мной в этом хранилище, затянутом металлической сеткой.

— Простите, что помешала.

С этими словами вошла хозяйка. Сквозь решетчатую дверь стоявший внизу закладчик, освещенный со спины, виднелся черным силуэтом. Она приставила к стене лестницу и, поднявшись на несколько ступенек, достала пакет, аккуратно завернутый в бумагу. Движения ее были профессионально ловкими.

— Осторожно! — сказал я, сидя на полу и глядя на женщину, стоявшую на лестнице.

В нос ударил запах нафталина и лежалой материи, в глаза бросилась белизна носков, выглядывавших из-под подола черного кимоно.

— Ничего.

Сказав это голосом беспечной девчонки, женщина, глядя на меня сверху вниз, на мгновение застыла на лестнице. Затем с пакетом в руке она неуверенно спустилась вниз.

— Противный, — коротко бросила она и вышла.

А я заметил, что только сейчас освободился от прилепившегося ко мне призрака, «повторявшего одно и то же».

В тот вечер женщина сказала, чтобы я пришел ужинать. Я отказался. И не потому, что намеренно отвергал ее радушие — мне просто было неприятно, чтобы меня угощали в благодарность за работу.

— Очень жаль, — огорченно сказала она.

— Не беспокойтесь. Это было не так уж трудно…

— Правда, очень жаль.

Она нахмурилась и чуть ли не с мольбой смотрела на меня. А я непроизвольно вспомнил того огромного, точно медведь, верзилу. Сегодня он куда-то ушел. Но я не сомневался, что это он распорядился покормить меня, когда я кончу работу.

Она снова повторила тихонько:

— Очень жаль. Право, очень жаль.

— …

Мне вдруг захотелось прижать к себе эту женщину, стоявшую потупившись передо мной.

«Но если я это сделаю, она, чего доброго, еще рассердится», — подумал я, с трудом сдерживая порыв. Меня неотступно преследовала мысль о ее профессии в прошлом, — женщины, которые занимаются этим, строго блюдут себя, они охраняют свое тело из профессиональных соображений.

Неужели она рассердится? Всерьез рассердится? Чувствуя с раздражением, как все мое тело напряглось, я без конца, точно листая страницы книги, повторял эти слова. А может быть, я не столько опасаюсь, что женщина рассердится, сколько трушу? Я наклонился и неловко положил руку на ее плечо… Плечо у нее оказалось неожиданно мягкое. А тело — как налитое. В следующее мгновение ее лицо прижалось к моей груди. Я окунулся в терпкий запах ее волос, запах ее горячего тела.

…Я вернулся домой, когда уже совсем стемнело. Голова горела, в горле пересохло.

— Где тебя носит, ночь уже, — сказала мать, буравя меня взглядом.

Не все ли ей равно? Мне не хотелось отвечать, и я, пройдя мимо стоявшей у меня на пути матери, прямиком направился в свою комнату.

— Постой… — окликнула она меня. — Посмотри, пришла сегодня вечером.

Она протянула мне призывную повестку. В ней было указано, что двенадцатого декабря мне надлежит явиться в казарму пехотного полка, расквартированного в Такадзаки. Впереди были еще неделя.

Но неделя пролетела, и я ничего не успел сделать. Каждый день, сменяя друг друга, в доме появлялись все новые и новые люди, — откуда у меня взялось столько родственников и знакомых в городе?