Современная японская новелла 1945–1978

Это было необычное зрелище. Ярко выкрашенные домики, втиснутые в узкие переулки вплотную друг к другу. На крышах и окнах развевались на ветру белые и красные полотнища. Мне, деревенскому парню, все это было в диковину. И я попросил брата сводить меня туда, но он сконфузился и обозвал меня дураком. Судзаки — район публичных домов.

Когда мы вышли к трамвайной линии, на Сино нахлынули воспоминания. Увидев бамбуковую штору знакомого ей с детства сирукоя, она даже вскрикнула:

— О, узнала наконец! — и, захлопав в ладоши, не дожидаясь меня, свернула в переулок.

Дорога шла вверх, обрываясь у массивного каменного моста. По ту сторону канала лежал Судзаки. Перед мостом стоял ларек, в котором чем-то торговали. В тени камышовой ширмы развалилась на кушетке средних лет женщина с нездоровым цветом лица. На ней было платье с глубоким вырезом. Прищуренными глазами она смотрела на проходивших мимо людей.

— Вот он, мост Судзаки! — Сино ласково похлопала по каменным перилам с черными отметинами пожара и, закинув голову, с удивлением посмотрела на возвышающуюся над мостом арку. Она вполголоса прочитала надпись из маленьких неоновых ламп: «Р-ай Су-у-дза-ки».

— Ну зачем же так назвали — «рай!» — сказала она, покраснев, и молча пошла по мосту. Я еле поспевал за нею. Сердце мое невольно заколотилось. Не то чтобы я раньше никогда не заглядывал в квартал публичных домов. Было дело — мы с приятелями под хмельком захаживали сюда и предавались дешевым удовольствиям, но мне и не снилось, что среди бела дня я буду прогуливаться здесь с любимой женщиной, идти с ней под одним зонтиком, как ходят влюбленные.

Пройдя мост, Сино свернула в переулок налево, и мы оказались в «веселом квартале». Дома здесь выцвели и выглядели убого, словно истощенная после болезни женщина. В переулках, где лежал не убранный с вечера мусор, было тихо. Раздавались только звуки наших шагов. В начале одной из улочек Сино вдруг остановилась. Здесь сгрудилось несколько домов. Сино показала на один из них — старое, обшарпанное здание, что стояло на углу, и как ни в чем не бывало сообщила:

— Вот здесь я и родилась! — Если по ее лицу скользнула тень смущения, то голос ее не дрогнул. — Мама держала здесь тир. Так что я — девушка из тира при «веселом квартале».

Сино пристально взглянула мне прямо в глаза и попыталась улыбнуться, что стоило ей немалых усилий. Ее лоб покрылся испариной. В тот же миг мне передалось ее волнение. Как будто от нее отхлынула волна и захватила меня. Каким-то странным высоким голосом (я старался говорить спокойно) я поспешил ее утешить:

— Ну и что?

Пальцы, прижимавшие ручку зонтика к черно-красному поясу, побелели. Зонтик мелко дрожал. Она с укором взглянула на меня и запальчиво сказала:

— Смотрите хорошенько, чтобы не забыть!

И я смотрел. Розовые стены дома облезли. Покрытые кафелем железобетонные подпорки, поддерживавшие нелепый балкон в европейском стиле, потрескались. Над домом, как паутина, переплелись старые неоновые лампы. Я никак не мог себе представить, что в этом странном, притихшем теперь полуразвалившемся «заведении для женщин», где по ночам загораются заманчивые фонари, могла родиться Сино.

По нашему зонтику что-то стукнуло — будто упала капля дождя. Подняв голову, мы увидели в окнах вторых этажей женщин, выставивших напоказ свои плечи и грудь. Все, как одна, подперев подбородок руками, облокотились на футоны, разложенные в окнах для проветривания. Припухшими глазами они глядели на нас. Одна из них метко выплюнула жвачку прямо на зонтик Сино, и они теперь все давились от смеха.

Сино, опустив глаза, молча двинулась дальше, но, пройдя немного, остановилась.

— Вам это странно? Извините! — проговорила она, как будто была виновата, и с грустью добавила: — Я не хочу сказать ничего плохого про этих женщин, но в прежние времена они были другими. Раньше вообще иначе относились к своим обязанностям, а теперь все делают наполовину. Я понимаю, конечно, времена переменились, но все же, когда дзёро так опускаются, это уж никуда не годится. Если бы отец узнал, очень бы огорчился.

— Отец? А чем он занимается?