Современная идиллия

- Ужели вы искренно думаете, что можно воспитать общество в ненависти к жизни, к развитию, к движению? - спросил я его.

- Непременно, - ответил он. - Пора покончить с призраками, и покончить так, чтоб они уже никогда более не возвращались и не возмущали правильного течения жизни.

- Позвольте, однако ж! ведь то, что вы называете призраками, представляет собой существеннейшую потребность человеческой мысли?

- Мысли растленной, утратившей представление о границах - да. Для такой мысли призраки необходимы. Но такую мысль следует не поощрять, а остепенять, вводить в пределы.

- Но каким же образом вы введете ее в пределы, - да и в какие еще пределы! - коль скоро она, по самой своей сущности, чужда им?

- Гм... средства найдутся.

- Бараний рог? ежовые рукавицы?

- И они. Хотя надо сознаться, что эти средства не всегда бывают достаточны.

- Стало быть, подкуп? предательство? измена?

- Э-эх, государь мой! сколько вы страшных слов разом выпустили! А ведь ежели вместо них употребить выражение "обязательная, насущная потребность дня", то, право, будет и понятно, и совершенно достаточно.

- И вы уверены, что это синонимы?

- Совершенно.

Он подал мне руку и уже хотел идти своей дорогой, как вдруг я заметил у него на лице что-то странное. Всматриваюсь - следы человеческой пятерни.

- Что такое у вас на лице? - спросил я.

- Пятерня. Это от прошлого либерального паскудства осталось. Пройдет. И впредь не будет... ручаюсь!

И, подняв гордо голову, он проследовал дальше; я же, поджавши хвост, возвратился в дом свой.

Здесь я те же самые предположения об устранении призраков прочитал систематически изложенными в газетной передовой статье. Статья написана была бойко и авторитетно. С полною уверенностью она утверждала, что дело человеческой мысли проиграно навсегда и что отныне человек должен руководиться не "произвольными" требованиями разума и совести, которые увлекают его на путь погони за призрачными идеалами, но теми скромными охранительными инстинктами, которые удерживают его на почве здоровой действительности. Инстинкты эти говорят человеку о необходимости питания, передвижения, успокоения, и им, несомненно, должны быть предоставлены все средства удовлетворения и самая широкая свобода. В этой широкой свободе найдется место и для работы мысли, ибо никакое, самое простейшее требование человеческого организма не может обойтись без ее участия. Поэтому речь идет совсем не об том, чтоб погубить мысль, а лишь об том, как и куда ее применить. В сущности, свобода желательна, и пусть царствует она везде... за исключением области мечтательности...

Прочитавши это, я вспомнил, что еще не обедал. И так как в кармане у меня было всего два двугривенных, то для моей мыслительной способности действительно сейчас же нашлась работа: ухитриться так, чтоб из этих двух двугривенных вышел и обед, и чай, и хоть полколбасы на ужин. И когда я действительно ухитрился, то, ложась на ночь спать, почувствовал себя сыном отечества и гражданином".

Корреспондент.

---

Фельетон этот произвел очень разнообразное впечатление. Меняло совсем ничего не понял; Фаинушка поняла только то место, которое относилось до двух двугривенных ("ах, бедненький!"). Очищенный, в качестве вольнонаемного редактора "Красы Демидрона", соображал: пройдет или не пройдет? Я - скорее склонен был похвалить, хотя казалось несколько странным, с чего вдруг вздумалось "нашему собственному корреспонденту" заговорить о "негодяе". Что же касается Глумова, то он положительно не одобрил.

- Все это, братец, лиризм, - сказал он, - а лиризмом ты никого, по нынешнему времени, не прошибешь. Читатель прочтет, пожалуй даже продекламирует, скажет: il y a la dedans un joli mouvement oratoire {Здесь есть красивый ораторский жест.}, - и опять за свое примется. Негодяй пребудет негодяем, предатель - предателем, трус - трусом. На твоем месте я совсем бы не так поступил: негодяя-то не касался бы (с него ведь и взять нечего), а вот на эту мякоть ударил бы, по милости которой "негодяй" процветает и которая весь свой протест выражает в том, что при появлении "негодяя" в подворотню прячется.

- Можно и это, - согласился "наш собственный корреспондент".

- Ну вот. Я знаю, что ты малый понятливый. Так вот ты следующий свой фельетон и начни так: "в прошлый, мол, раз я познакомил вас с "негодяем", а теперь, мол, позвольте познакомить вас с тою средой, в которой он, как рыба в воде, плавает". И чеши! чеши! Заснули, мол? очумели от страха? Да по головам-то тук-тук! А то что в самом деле! Ее, эту мякоть, честью просят: проснись! - а она только сопит в ответ!

- Можно-с, - вновь подтвердил корреспондент.

- И прекрасно сделаешь. А теперь давайте продолжать. За кем очередь?

Очередь оказалась за Фаинушкой. Но вместо того, чтобы рассказать что-нибудь, она вынула из кармана листочек и, зардевшись, подала его Глумову.

Глумов прочитал:

ОЛЕНЬКА,

или

ВСЯ ЖЕНСКАЯ ЖИЗНЬ В НЕСКОЛЬКИХ ЧАСАХ