Современная испанская новелла

— Ну и бесстыдник! Прямо нахал!

— Нехорошо ты поступаешь, Родриго, нехорошо.

— А ты продашь прах своих предков за тарелку чечевичной похлебки.

— Нужда, Родриго.

— Ша — ло — пай — ство, — по слогам произнес тот.

Тореро взял рюмку вина и поднял тост за Хуана Родриго.

— За твое здоровье.

— Хотелось бы мне пожить подольше!

— Ты из железа сделан.

— К твоей же выгоде.

Хуан Родриго сдвинул шляпу на затылок и взял новую сигару.

— Было бы неплохо, если бы мы подцепили докторишку с его компанией.

— Оле! Можно было бы спеть им, я сегодня в ударе.

— Да здравствуют настоящие мужчины!

Вошел подросток в белой курточке посыльного и обратился к Хуану Родриго:

— Добрый вечер дону Хуану и всему обществу.

— Добрый вечер.

— Меня прислали от Пако. Там в отдельном кабинете — сеньорито Альберто и его друзья.

— Что это за куадрилья, Родриго? — спросил тореро, — Неплохая. А они очень навеселе?

— Не без этого, — ответил посыльный.

— Женщины есть?

— Нет, одни мужчины.

— Гитаристы?

— Перилья.

— Хорошо. — Он помолчал. — Ты на машине?

— Да, сеньор. На улице вас ждет такси.

— Мы сейчас идем, и возьми это на память о доне Хуане Родриго. — Он вытащил из я; плотного кармана два дуро.

— Премного благодарен, дон Хуан.

Сеньорито Альберто и его друзья приняли дона Хуана и тОреро одобрительным свистом, радостными возгласами, тотчас предложили вина.

— А вот и чудо — Родриго со своим спутником.

Кто‑то пел, подражая народной манере.

— А ну‑ка покажите свое искусство. Посмотрим, как свищут щеглы по ночам.

Хуан Родриго, корректный и обаятельный, почтительно здоровался с юными почитателями андалузских традиций. Представив тореро, дон Хуан обратился к нему:

— Вот один из кабальеро, каких уже мало осталось, — дон Альберто, хозяин половины Толедо. Не так уж много, а как умеет жить! Вот человек!

Тореро счел нужным восхититься:

— Какое пиршество! Пепе Трепа всегда к вашим услугам, сеньор.

Компания была на взводе. Все сидели без пиджаков: в нос бил смешанный запах мансанильи, табака и пота. Перилья сидел немного в стороне, положив руки на гитару. Прополоскав рот вином, Родриго объяснил:

— Надо смочить голосовые связки.

— Родриго, милый, — обратился к нему сеньорито Альберто, — сегодня ты должен от души угостить нас своими песнями.

— С превеликим наслаждением. Я пришел с э^т°й клячей, — он показал на тореро, — которую не берут даже пикадором, и готов доставить вам удовольствие, насколько это в моих силах.

Положив за ухо сигарету, которую ему дали, тореро обратился к певцу:

— Посмотрим, Хуан, удастся ли тебе своим пением изгнать из наших тел муки, которые нас терзают.

Один из прихлебателей сеньорито Альберто нарушил э^тУ церемонию злым замечанием:

— Если тебя терзают муки, иди прочь — нам нужны весельчаки, которые будут пас развлекать.

Тореро попытался сгладить свою оплошность.

— Я только хотел сказать…

Но прихлебатель не унимался.

— А мне наплевать на то, что ты хотел сказать. Почему Это я должен слушать твою белиберду?

— По — моему, я веду себя прилично, и не надо меня оскорблять. Я держусь прилично, бываю в приличном обществе. Зачем же оскорблять человека?

С видом миротворца вмешался сеньорито Альберто:

— Ну что ты, Рамирин! К чему так кипятиться! Давайте-ка выпьем по рюмочке, а Родригито нам споет для начала фанданго.

Перилья стал подкручивать колки, а прихлебатель, выпив залпом мансанилыо, зло сетовал другу:

— Этот дурак все настроение мне испортил своими муками.

— Да брось ты, Рамиро! — успокаивал его сеньорито Альберто.

Повсюду пустые бутылки. Стоит глубокая ночь. Время от времени кто‑нибудь выходит и возвращается бледный, вытирая платком губы. Жарко, накурено. З^вУ^чат кадисские песни и танцы. Новые блюда с ветчиной, новые бутылки. Один из весельчаков философствует:

— Если б мы жили в древнем Риме, ребята, прямо здесь разместили бы вомитории! Жалко, что баб не позвали, была бы вакханалия первый сорт.

Потный Хуан Родриго, в расстегнутой на жирной безволосой груди рубахе, не переставая пел и пил. Но сеньорито Альберто мрачнел с каждым глотком.

— Спой аргентинское танго, Родригито, чтоб за душу взяло.

Свита изобразила ужас.

— Опомнись, Альберто! Если бы это сказал кто‑нибудь другой, мы б его изгнали из храма.

Тореро то и дело скользил по замызганному полу, залитому мансанильей и покрытому окурками, но хмелю не поддавался и не падал.

— Смотрите, он сейчас свалится. Это не андалузец, а дерьмо.

Еще бутылки. Еще ломти окорока. Гитарист не пил.

— С меня хватит содовой.

— Так ты тоже дутый андалузец?!

Хуан Родриго тянул андалузскую песню, не находившую отклика у сеньорито. Наступал момент, когда пробуждаются животные инстинкты. Кто‑то смел со стола на пол бутылки и рюмки. Прихлебатель Рамирин порезал себе палец.

Хуан Родриго пел тихо — слишком много выпил. У прихлебателя появилась блестящая мысль, и он позвал официанта.

— Эй, послушай, принеси‑ка нам воронку.

Хуан Родриго все тянул андалузскую песню, а Рамирин объявил свой план:

— Не умеет пить — не надо. Мы ему вставим воронку, и он напьется так, как никогда в жизни не напивался. Вот посмотрите.