Современная история Красной Шапочки (СИ)

— Неправда! — он подскочил, ложась вплотную. Вжался в Ангела, сполна и с удовольствием прочувствовав обжигание пульса в его промежности. — Я не смеюсь. Я менее темпераментный, мне легче контролировать и обуздывать свои желания. А вот ты – совершенно необузданный. И, Будда свидетель, как же мне это нравится, как прёт, как крышу рвёт… — он быстро облизал алые губы Шапкина, заставив их удивлённо приоткрыться. — Энджи, я хочу тебя не реже и не меньше, но моя похоть чаще бьётся в голове, а не между ног. И всякий раз мне нужно, чтобы ты переводил её куда надо. Переводил мою кровь… в более подходящее место. В правильное. Ведь на самом деле я неправильный, я ущербный: я в самом сочном возрасте, когда нужно думать не головой, а яйцами, а я не могу. Что же будет потом, лет в тридцать? Если в пятнадцать ты должен будить меня, тормошить и поджигать собой. Только ты меня и способен воспламенить и сжечь. Безумие в твоих глазах заводит меня больше, чем ласки ртом внизу. И когда ты делаешь меня… возбуждённым, я готов зарыдать – от страха, что следующего раза не будет, что тот наглый паж заинтересует тебя сильнее. Ну вдруг у него кость тоньше, ключицы соблазнительнее выпирают…

— Жареные русалки, пажа ты сам выдумал для примера, и ты идиот, — Ангел сделал сосредоточенное лицо, заново привлекая внимание. Театрально засунул руки ему в воображаемые штаны, оттянул под ними не менее иллюзорные трусы и нарочито медленно закатил глаза, оглаживая и сминая маленькие ягодицы. Прошептал: — Ты самый тонкий и худощавый. Самый белоснежный. Самый нежнокожий и лакомый, вызывающий неконтролируемый аппетит и слюноотделение у всех официально зарегистрированных сексуальных маньяков, насильников и серийных убийц. И не потому, что у меня помутился рассудок от желания засадить тебе или, наоборот, я хладнокровно вешаю лапшу на уши (от всё того же желания крепче засадить тебе), а потому что ты принц. И твои ключицы – главная гордость королевства, его золотой и платиновый стандарт. Мы не в сказке, а в учебнике анатомии, забыл? И ты центральный персонаж, образец для врачей, самая последняя грань между здоровьем и анорексией, твои жизненные показатели – нижний предел, благодаря которому они будут знать, кого лечить и как лечить – когда-нибудь в будущем, с технологиями, превосходящими воображение всех, кроме разве что Джинна.

— Значит, ты…

— Влюбился в эталон, какая наглость. А почему? Потому что я эгоист и хочу иметь самое лучшее.

— Нет. Это учебник не анатомии. То есть… и анатомии тоже, это…

— Давай уже заткнёмся и отсосём друг другу, пока я не взорвался.

— Какой же ты урод моральный, — Ксавьер расстегнул ему ширинку туго врезавшихся в тело штанов и отодвинулся, выбирая место между подушками, чтобы лечь удобнее.

— Знаю. Но тебе нравится засовывать член этому уроду в рот, а потом притворяться, что ты торопливо хочешь целоваться, а на самом деле – слизываешь с его языка свою тёплую сперму вместе с его слюной.

— Бллин, Энджи, я же сейчас сбегу к чертям! К викингам!

— Не сбежишь, ты недостаточно покраснел для этого. Да и грузовой паром до скандинавов не достроен. Да и… поедем мы и так к ним! – в деревню к твоему знакомому на медовый месяц. Кси, о вкусах не спорят. Дети испорчены лишь в глазах родителей. Свою сперму из твоего рта я попробовал тоже, но твоя куда слаще, — Ангел спустил до колен свои штаны, слишком узкие и обтягивающие, чтобы они сами упали на пол, коротко ругнулся на не в меру продвинутого дизайнера и содрал всё до пят резким движением. Оседлал Кси, всё ещё розового от стыда, немного встревоженного и выгнувшегося в напряжённой позе. В очередной раз поборол желание немедленно приступить к траху и пригнулся к груди Ксавьера, продолжая говорить. — Наши тела принадлежат только нам. Расслабься, дыши глубже. Ты свободен. Аморальность – лишь лживая строчка в лживом законе. И если он не прописан с рождения в наших головах, – а он не прописан, – то он и не должен там подло появляться впоследствии. Это происки врагов, заговор масонов, ордена иллюминатов и рыцарей Зелёной Свиньи. И если ты вдруг тихонько стонешь и обвиваешь ноги вокруг моей шеи, пока я тянусь поближе, облизываюсь и примеряюсь, чтобы поглубже всадить тебе в…

— Что-то я с трудом представил себе эту позу.

— …то ты не делаешь ничего плохого. Ты просто живёшь. Живёшь как хочешь, наперекор другим – тем, кто хочет, чтоб все жили одинаково. Одинаково плохо. И зачем мучить уже замученное воображение, представляя что-то горячее и пикантное, если я тебе сейчас всё это покажу.

— Энджи, сюда в любую минуту нагрянут родители!

— Что?! Не-ет… А я-то думал, мы в самом деле поговорим наедине, — специально медля и никак не реагируя на недовольное полузмеиное шипение, он закинул длинные ноги Принца себе на плечи. Любовно огладил угловатые коленки – единственный королевский изъян. — Сладкий лжец и лицемер. И я не «Энджи», пора уже с этим заткнуться и звать меня мысленно и вслух любимым сукиным сыном. Привстань.

*