Современная югославская повесть. 70-е годы

— Широк Дунай, раздольный Срем… — сказал он.

— Что ты сунул в автомат?! — рявкнул Стева.

Пальцы Учо завертелись как веретено.

— Монетку… — Он заикался. — Монетку я сунул…

Стева обошел автомат, поднялся на цыпочки и глянул Учо прямо в глаза.

— Врешь!

— Ух, газда Стева, что бы я мог сунуть в эту дырку, если не монетку…

Стева стремительно запустил руку в карман его пальто и вытащил оттуда с десяток круглых латунных пластинок, соответствующих размеру монет для автомата.

— А я ломаю голову, ищу жулика среди почтенных людей!

Учо смущенно улыбнулся, лицо его исказила болезненная гримаса.

— Они там в Америке не знают наш Срем… это я для нее, — кивнул он на рекламу. — Пусть девушка слышит, как прекрасна наша земля.

Стева в ярости крякнул и ударил его кулаком в лицо. Из стиснутых губ Учо побежала тонкая струйка крови. Он не издал ни звука, словно ничего не произошло, и по-прежнему кротко улыбался, лишь ресницы увлажнились, и он сжимал их, стараясь скрыть слезы. Медленно, с опущенной головой пошел он между пустыми столиками. Из кафаны вышел не обернувшись, чтобы по привычке с порога еще раз попрощаться с рыжеволосой девушкой на рекламной картинке.

Там, где во мраке только угадывалась дорога, вдруг вспыхнули большие желтые круги и окрасили серую ночь приглушенным нереальным светом. Свет продвигался потихоньку, проникая пядь за пядью в сгустившуюся тьму, пока не достиг тропки к барже, и здесь замер.

Данило прикрыл заспанные глаза застывшими руками. Его не испугало неожиданное появление света, и он не поверил, что это новый день постучал в двери кафаны. Он знал, что это свет фар автомобиля, которого он давно ждет. Он полегоньку выкарабкался из большого ящика, где сидел, съежившись и затаив дыхание, прислушался — шум реки мешал слышать голоса, которые вместе со светом должны были долететь сюда. Он постоял, скособочившись, и неторопливо и бесшумно зашагал сквозь мрак к трапу.

В машине, которая остановилась на пригорке с приглушенным мотором, но не выключенными фарами, Джульетта подняла голову Васича со своих колен и стала надевать пальто. Он потянул ее на сиденье и снова уткнулся лицом в ее теплые бедра.

— Иди, отдыхай, дорогая, — шептал он, целуя ей ноги. — Завтра ты уже не пойдешь сюда. Эта берлога не для тебя. Ты будешь только со мной, и тебе будет хорошо… Понимаешь, Джульетта, с завтрашнего дня я буду заботиться о тебе…

Пока он тыкался головой в ее бедра, осыпал несбыточными обещаниями, она спокойно приводила в порядок волосы. Иногда, когда его колючая щетина щекотала ей ноги, она громко смеялась и зажимала колени. А он от этих шаловливых движений впадал в еще больший экстаз.

Милош расхаживал перед автомобилем, с неудовольствием вдыхая прохладный воздух. Ему стоило немалых усилий, чтобы не заглянуть в окно и не посмотреть, что там его генерал так долго делает с этой маленькой проституткой. Чтоб не впасть в искушение, он отходил подальше от машины, злясь и в душе издеваясь над генералом: «…Да что он может! Этой итальянке нужно полтора мужика… Наверно, он спит у нее на коленях, а она шурует в его карманах… Эта кроха полна дьявольского огня… распалила она его. Может, он там с ней до утра будет возжаться, а ты, болван, сучи тут ножонками в темноте…» Он ворчал про себя, сжимая кулаки в карманах. Порой, чтобы прогнать эти беспокойные мысли, он командовал себе «смирно», потом — «шагом марш» и принимался вышагивать строевым шагом взад и вперед.

Джульетта вышла из машины и остановилась у обочины поправить чулки. Затем она обернулась и помахала рукой полосе желтого света, которая медленно уходила в темноту. Тряхнув головой, точно удивляясь тому, что желтый свет уносил с собой, она зябко поежилась и, напуганная своим одиночеством в ночи, побежала к барже. Каблуки ее туфель тонули в песке. Неподалеку от трапа она резко остановилась, словно ударилась о невидимую стену. Пораженная и испуганная, она хотела крикнуть, позвать на помощь, но голос задохнулся в горле… С запрокинутой головой и расширенными руками, в которых держала маленькую сумочку и платок, она была похожа на утомленную манекенщицу, застывшую в картинной позе перед фотокамерой. В силуэте человека, неслышно, точно призрак, возникшем из тьмы и преградившем ей путь, она узнала Данилу. У нее бессильно опустились руки, и в первый момент, придя в себя от пережитого страха, она хотела обругать его. Однако, жалея его, лишь укоризненно покачала головой:

— Чао, синьор Данило, что вы тут делаете? Перепугали вы меня, ей-богу…

Он стоял подле нее, съежившись от холода и чуть наклонясь влево, куда тянуло его искривленное плечо, которым он чаще пользовался в своем ремесле грузчика. Он смотрел прямо ей в лицо и, казалось, не видел ее, словно его болезненно помутившиеся глаза были устремлены к каким-то другим горизонтам. Даже тогда, когда Джульетта громко, с укором в голосе поздоровалась с ним, на его посиневшем лице не дрогнул ни один мускул.

Джульетта подумала, что ему плохо, — он ведь был пьян, когда они расстались. Она приблизилась к нему, чтоб поддержать его, и протянула руку.