Современная югославская повесть. 70-е годы

— Ох, синьор Данило, как бы вам не схватить белой горячки. Ну, дайте руку вашей Джульетте.

Данило задрожал, как в ознобе, закрыл глаза и судорожно сунул руки в карманы брюк. Он царапал ногтями грубое сукно своей рабочей одежды, а вместе с ним кожу.

Джульетта опустила протянутую руку и смущенно улыбнулась:

— Вы будете жалеть, если меня не послушаете…

Данило молчал. Туловище его покачивалось. Он смотрел мимо нее, словно отзываясь на чьи-то далекие голоса, летевшие из мрака, потом сделал шаг вперед, поднял руки, будто вдруг ослеп и ощупывает пространство в поисках опоры, а затем медленно опустил руки ей на голову и стал нежно гладить.

— Пойдемте отсюда, синьор Данило, мне холодно, — сказала она, задрожав, готовая от страха ответить на ласку его грубых, закоченевших рук.

Его руки соскользнули с головы девушки к шее и охватили ее холодом сырого промозглого тумана. Он тяжело дышал, словно ему не хватало воздуха. Она посмотрела ему в лицо и испуганно улыбнулась.

— Вы все еще любите меня, синьор Данило?.. Видите, я не боюсь вашей птицы… — Она прислонила голову к его волосатой груди, пропахшей туманом, пробравшимся сквозь расстегнутую рубашку. Вместе с его холодными пальцами эти запахи стали потихоньку душить ее. — Синьор Данило, вы меня душите… Отпустите мою шею… Мне больно, синьор Данило… Что вы делаете, вы же меня задушите… Синьор Данило!..

Ее приглушенный крик остался у него в сердце. Долгий теплый выдох, вылетевший из ее перенапряженной груди, согрел птицу на съежившейся, посиневшей коже. Голова девушки обмякла, руки соскользнули по его ногам и зарылись в песок.

Данило в оцепенении стоял над ее телом, глядя на своя руки со скрюченными, узловатыми пальцами, которые уже не ощущали прикосновения нежной кожи тонкой девичьей шеи. Словно не узнавая своих собственных рук, он поднял ладони к самому лицу, осмотрел их со всех сторон и заплакал.

Где-то далеко по реке, в той дали, которой отзывалась озябшая душа Данилы, мрак стал редеть. Светало.

Стева, Паула и несколько припозднившихся завсегдатаев кафаны замерли на палубе баржи и в мертвой тишине смотрели на сцену, открывшуюся им. Пониже, на трапе, стоял один из уборщиков кафаны с помойным ведром. Он первый это увидел и позвал остальных. Теперь, растерянный, что никто ничего не предпринимает, он таращился на Стеву.

— Я же говорю тебе, газда Стева, девушка мертвая, — сказал он испуганно, чуть слышным шепотом, словно опасаясь, как бы Данило не услышал его.

Но и Стева его не слышал. Ему и так все было ясно. Он был бледен и напуган. Говорил сам с собой, понося Данилу и кляня свою долю.

«Ну что я скажу полиции? Что я скажу?..» — рвался из его груди беззвучный крик.

Паула, онемев от страха, тупо уставилась в согнутую спину Данилы, закрывавшую от взглядов Джульетту. Паула трясла головой, точно отгоняя страшное видение.

Чуть подальше на берегу сидел Учо, спиной к барже и песчаным дюнам, по которым легкий предутренний ветерок гнал вместе с туманом шелковую косынку Джульетты. Заплаканными глазами он смотрел на реку и бросал в воду свои латунные монетки.

Данило теперь опустился на корточки и держал на коленях голову Джульетты, повернутую лицом к его обнаженной груди. Глаза ее были открыты, они все еще сохраняли цвет каштана, и казалось, что девушка просто забылась, разглядывая птицу на его волосатой груди, и лишь на мгновение затаила дыхание. А Данило, замерзший и окоченевший, с опухшими от похмелья и слез глазами, раскачивался из стороны в сторону, будто баюкал девушку в своих объятиях.

6

Газетный лист, пахнущий свежей типографской краской, зашуршал в руках Васича. Лицо побледнело и передернулось в судороге вспыхнувшего гнева.

— Если этот идиот назовет на суде мое имя, я вынужден буду оставить Вену, не сделав дела… — сказал он, даже не посмотрев на своего телохранителя Милоша, сидевшего напротив.

— Зачем ему вмешивать вас в это?! — успокаивал его Милош. — Вы ту девчонку и видели-то всего раз в жизни. — Он немного помолчал и, словно вдруг ухватив спасительную мысль, поспешно добавил: — Может, она и не назвала ему вашего имени…

— Не из-за него я тревожусь, Милош, — покачал головой Васич, словно говоря «дурак ты дурак». — Этого Данилу врачи признали сумасшедшим. А вот негодяй Стева-Мамуза заявил в полиции, что она ту ночь провела с каким-то генералом и Данило убил ее из ревности. Испугался, кретин, как бы полиция не закрыла его кафану… Об этом уже пишут вовсю газеты и называют меня «генерал — эмигрант — соблазнитель». Если завтра обнародуют и мое имя, понимаешь, что это будет означать?

Милош растерянно заморгал и хотел было сказать что-то, но Васич ответил за него:

— Это будет означать, что наша миссия провалилась к черту!