Современная югославская повесть. 70-е годы

Васич обеими руками оперся на стол, и его тень целиком накрыла карту.

— Письмо, сообщавшее о том, что его досье из офлага находится в наших руках, и снявшее его с поезда, надеюсь, полностью его отрезвило, — утомленным голосом начал он излагать свою мысль. — В остальном не забывайте, что он только предполагает, что я нахожусь поблизости. Если он об этом уже узнал, тем лучше. Я думаю, что он сгорает от нетерпения встретиться со мной. Он достаточно интеллигентен, и я убежден, что там же, в поезде, понял, что наше письмо было не только желанием удержать его от возвращения…

— Разумеется, господин генерал, — нетерпеливо вмешалась тень головы с редкими волосами, все ближе подступая к тени Васича. — Только меня смущает, не истек бы срок его визы…

— В этом случае мы должны будем найти причины для ее продления…

Из лохматой тучи повалил дым с запахом дешевого табака.

— Еще много о чем нам надо как следует подумать, — сказала она. — Мы забываем, что и у коммунистов есть свои планы в отношении возвращенцев. Один из них — получить представление о том, что нас о них интересует. Вы думаете, они встречают их хлебом-солью… — Табачный дым разорвал хриплый смех. — Кто из вас пережил их печальной памяти застенки?! С меня хватит уже того, что я понюхал их плесень. Вы думаете, что полковник в случае… боже мой, ведь и об этом надо думать… выдержит?..

Васич оборвал его:

— Должен признаться, что я располагаю информацией, согласно которой коммунистические власти в этом отношении проявили исключительный такт. Нам не известно ни одного случая, когда бы возвращенец имел большие неприятности с их полицией, за исключением этих ваших… — Васич резко оборвал свою мысль, однако тут же спокойно продолжил: — Наше счастье, что такие сообщения редко доходят до тех наших людей, которые непогрешимы перед их революцией…

— Меня это не очень ободряет… — из темной глубины произнес раздраженный голос — Коммунисты прибегают к куда более изощренным приемам.

Васич нервозно затряс головой и еще тверже оперся руками о стол. Взглядом, выражавшим утомление от давящей темноты и отвращение к насыщавшему ее дыму, обвел он разделившиеся тени голов. Они вновь стали сливаться одна с другой, словно у них не было сил поодиночке выдержать выстреливающий взгляд его глаз.

— К каким бы приемам ни прибегали коммунисты, полковник — наш! — сказал он. — Прежде чем закончить заседание, я приказываю вам, господа, сегодня же выяснить, о какой поездке воеводы идет речь и как долго его не будет в Вене… Милош, после ухода господ подними шторы и открой окна…

Тени заколыхались и поплыли сквозь дым, освобождая от себя карту, пропитанную дыханием их ненависти и ярости, и подавляя в себе вспыхнувшее желание вдохнуть аромат желтых и зеленых просторов по ту сторону долины.

Наутро, едва Васич проснулся, Милош вместе с кофе принес ему сообщение об отъезде воеводы.

— Господин генерал, наш воевода смылся, — сказал он.

— Не болтай ерунды, Милош, — оборвал его Васич и понюхал кофе в джезве. — Кофе у тебя не свежий…

— Сегодня поджарю новый. А о воеводе верно. Нынче ночью слышал от его людей. Говорят, поплыл наш воевода в Америку.

— Быть этого не может! — взвизгнул Васич.

— С таким-то золотом, господин генерал, он может махнуть и в Америку…

Васич побледнел. Губы растянулись в неестественной улыбке, а глаза впились в чашечку с кофе, словно в ее черной поверхности он увидел корабль с бородатым путешественником. Он поднес чашечку ко рту и в два глотка выпил обжигающий кофе.

За время многолетней жизни на чужбине — хотя думы о потерянной родине, о земле, где остались его корни, мысли о том, что покинул он ее, как беспомощное суденышко, унесенное волнами человеческого безумия, ни на день не оставляли его, хотя порой мучили его приступы невыносимой тоски, безнадежной ностальгии — Филиппу никогда и в голову не приходило пускаться в философские размышления о трагической общности всех утративших свое небо. Однажды Хельга неосознанно навела его на это размышление. Сделала она это невольно, в постели, где, как всегда, становилась еще красивее; такой он представлял ее в первую брачную ночь, невинную и скрытную, задохнувшуюся в откровенном жаре страстного желания.