Современная югославская повесть. 70-е годы

Пенсия, писала она, самое отвратительное слово. Когда мы уходим на покой и выпадаем из той сферы деятельности, в результате которой мы стали тем, что мы есть, мы словно бы заживо ложимся в могилу. Человек не может быть на пенсии и жить.

* * *

Сейчас, когда я еду домой, на душе у меня спокойно.

Гляди, говорю, дождь!

Я по-прежнему веду себя так, будто он рядом.

Вместе наблюдаем мы за отражением фонарей на мокром асфальте и за красными змейками автомобилей далеко впереди. В центре города светло. Как в любой другой, большой или маленькой, западной столице. Разницы никакой.

Старая часть города выглядит более интимной, в ней гораздо приятнее.

Если бы он в самом деле был сейчас рядом, то мы, вероятно, поднялись бы к Граду. Вышли бы из машины и прошлись вдоль его стен.

По дороге домой мы почти наверняка встретили бы Польди и Генри. И обрадовались бы друг другу. Ведь Польди и Генри из той породы революционеров, которая не разменяла своих душевных богатств на мелочные интересы…

Я в одиночестве поднимаюсь по лестнице, медленно отпираю дверь, вхожу в переднюю и машинально останавливаюсь возле книжного шкафа.

Что я собиралась посмотреть? Ах да, Гёте.

Взгляд сам собой останавливается на небольшом желтом томике, который я, бог весть почему, уже давно не брала в руки. Раньше… раньше он всегда был рядом. Простенькое издание, а сколько в нем мудрости и красоты.

Вот она, фраза, когда-то служившая нам девизом: Wie es auch sei, das Leben, es ist gut![26]

Перечитываю, перелистываю книгу, ищу слова, которые помогут мне сейчас и будут помогать потом, до самого конца.

И нахожу их: Willst du mich nicht glücklich lassen, Sorge, nun so mach mich klug![27]

МАРТ — АПРЕЛЬ

Неустойчивая погода, мелкий бодрящий дождик. La pioggerellina di marzo che picchia argentina[28], как писал Анджело Сильвио Новаро. Мы учили эти стихи в школе, запомнили на всю жизнь, и мой брат Дане знал этот текст наизусть.

Неустойчивая, значит, погода и мелкий бодрящий дождик. Та самая pioggerellina argentina. И вместе с тем тяжкая пелена уныния. Подавленное настроение, которому пронзительный телефонный звонок мало соответствует. Скорее, скорее! — подгоняет он. Голос Мариан отвечает моему настроению. Как у него дела?

Откуда ты говоришь? Где ты? В Риме? На конференции? Обратно поедешь через Любляну? Чудесно! Что, что? Самолетом? Поездом?

Как у него дела?

Я бормочу что-то невразумительное. Когда ты завтра приедешь? Я хочу знать.

Около часу дня.

Значит, à demain[29].

Мариан в Риме… Istituto Forlanini, Riunione Internazionale per la lotta alla t. b. c.[30]

Последний раз мы были с ним там шесть лет назад…

1963:

В аэропорту Фьюмичино нас встречала Пэм Стоуби, старая знакомая и близкий друг его еще по женевским временам…

…которая лихо вела свой старый «форд» в стремительном потоке машин. Она обгоняла другие автомобили справа и слева, а когда казалось, что мы в этой ревущей реке сели на мель, бампером подталкивала впереди стоящие машины — тук, тук, su su via[31] — и добивалась успеха.

Эй, Пэм, what are you up to? Что ты делаешь?

Driving like un vero romano![32]

И она громко смеялась.

В Риме, объясняла она, иначе нельзя. Джунгли!

И прибавляла газ. Мы выписывали вензеля по аллеям, бульварам и улицам, мчались мимо знаменитых римских памятников и останавливались лишь где-то за городом.

В семействе Стоуби нам всегда было хорошо, но сейчас Джима не было дома — он работал в одной из международных организаций, ребята просиживали штаны в лондонских школах.

Пэм со смехом читала нам письмо от Марка, который одновременно и огорчался оттого, что его нет в Риме, когда приехали гости, и радовался, что кому-то из нас достанется его комната.

Мы распаковывали чемоданы, выкладывали вещи и переговаривались через распахнутые двери.

Ты знаешь, Адам еще и спортсмен.

Так ведь он уже в прошлом году играл в шахматы?

Иди-ка сюда, посмотри.

Да, в самом деле. В комнате Адама висят настоящие боксерские перчатки. А рядом с ними шахматная доска. И сколько книг! Я подошла к полке. Книги по экономике, математике, физике… Да, видно, Адам пошел по стопам отца.

Потом мы осматриваем комнату Марка, которую предоставили мне.

В углу — электрогитара, на книжных полках — сборники стихов и книги по искусству. Есть кое-что по футурологии и кибернетике. На стене куртка дзюдоиста.

Мы, переглянувшись, рассмеялись.

What’s the matter?[33] — раздался за спиной голос Пэм.

Видишь, как напористо утверждает Марк свою личность? Он ничуть не изменился, такой же, как был!

Ох, Марк!

Пьем освежающие напитки, курим, беседуем. Вспоминаем о совместной поездке по далматинскому побережью.

Сколько лет прошло с тех пор? В пятьдесят седьмом, кажется, это было?

Тогда мальчики были совсем юными и напоминали двух петушков. И все время спорили между собой. По обыкновению первым начинал Марк.

Чего ты все задираешься? — сердился выведенный из терпения Адам, за что ты меня ударил?

I got to fight you[34], наскакивал Марк, чтобы добиться места под солнцем. Ты отбрасываешь на меня слишком длинную тень!

Ах, Марк!