Современная югославская повесть. 70-е годы

И вдруг остановился как вкопанный. Остолбенел. Окаменел. Стук ударов раскололся надвое и заглох в гулких теснинах гор.

Они появились из-за острого камня, бледные, взъерошенные, задыхающиеся, будто изможденные тифозные больные. С глубоко провалившимися глазами, едва передвигая подгибающимися, дрожащими ногами. Вот-вот рухнут, как снопы соломы.

Раненого Боже, с перекошенным лицом и бессильными ногами с обеих сторон подпирали, поддерживали шатающиеся Чоле и Павал. Они тяжело дышали, стонали, выпучив налитые кровью глаза, словно видели перед собой свою смерть, свои кости.

Пипе как сквозь пелену смотрел на этих «своих детей», будто преследуемых проклятием, — значит, они попали в руки врага, которому он шаг за шагом проигрывает поединок.

— Пипе! — в отчаянии, как осужденный на смерть, выдохнул Чоле.

Ядовитый ком застрял у него в горле, он упал на колени, не выдержав веса своего тела и тела Боже. Оборванный, несчастный, с непокрытой головой, он не знал, что с собой делать, куда себя девать. Он жадно глотал ветер, беспомощно разводил трясущимися руками.

— Вижу! — резко, хрипло, безжалостно оборвал его Пипе. — Можешь не говорить!

Чоле неподвижно смотрел на него, раскрыв рот в неистовой немой мольбе, у Пипе подкосились ноги, наверное, он врос в землю, не сводя взора с невидимой, по роковой точки.

До самой своей смерти человек одержим счастьем, как всемогущим таинством, как божеством. Он приносит ему в дар тайную глубокую любовь, видит в нем свою самую сокровенную надежду. Одновременно веря в то, что счастье его не покинет или вот-вот придет снова, он бросает в него палки и камни и сокрушается, что несчастье преследует его по пятам. Вот так он сам лицемерно отрекается от своего главного божества. (Мало найдется счастливцев, которые вовремя, пока не поздно, могут разувериться в притягательной силе и очаровании счастья. Но разве и они после такого разочарования завтра же снова не будут о нем тосковать?)

А потом глубоко переживают, кто знает, в который раз, как вот теперь, его измену, уход (его суть и свойственные ему непонятные выходки). И разве человеку не кажется — и это правда, — что всем прочим игрокам счастье дарит удачу и только одного его обходит? Чем преданней ты, тем невернее блудница. Хуже всего, что каждый раз заново, как сопливый мальчишка, Пипе бывал огорчен, поражен, сломлен этим предательством и унижением. В душе — слепое бешенство, на устах — последние ругательства, которые, кажется, могут убить любую, самую отчаянную надежду, любую обманчивую уверенность. (А потом снова, понемногу, с трудом, как цвет агавы, прорастает надежда и убеждение в верности счастья, в его возвращение?) Эта вера — полувера или сверхвера. Ведь игроки не только суеверны, они истинно и беззаветно верующие. Ничто не приводит в такую ярость, как разочарование в счастье, и ничто так не убивает, как разочарование в любви. Суеверный человек готов легкомысленно раздавать, разбрасывать, растрачивать свою жизнь и настоящие ценности, только бы заполучить воображаемое, неуловимое счастье, свою мечту, и со всей страстью, алчно, злобно, смертельно его лелеять. Потому-то разочарование в счастье острее и потрясает больше, чем надвигающаяся смерть. Но разве разочарование в счастье не похоже на разочарование в любви: болезнь обманчива, и настоящее выздоровление близко. Какое выздоровление? Для нового безумия? Разве без счастья не может существовать разумная, полная жизни игра? Вообще, что такое игра? Потребность доказать свое ничтожным вещам. Но не находит ли суеверный душевное равновесие в несчастии, в потрясении? Не приносит ли ему несчастье какую-то терпкую, едкую радость, тайное наслаждение своими утратами, тем, что именно в него ударила молния?

Но все эти мудрствования напрасны. Сейчас он огорчен, разочарован, убит настоящим. Ничто не может его утешить. Им овладела меланхолия, равнодушие, отупение. Дьявол свое найдет. Черная земля уничтожит любую силу, высокомерие — любой призрак; у каждого догорает свеча. Главное, чтобы время шло как можно быстрее!

Но именно сейчас, без страшной гонки время стало ползти (в поисках новой надежды, у истоков нового безумия). Вдруг ему показалось, что без сильного толчка земля вовек не сдвинется с места, даже на самое маленькое деление самой маленькой меры.

Какие ненужные, глупые мысли — просто какой-то тупик.

В эту минуту он отдавал себе отчет в том, что отошел от животворной, настоящей, действенной, разумной идеи, что его поведение лишено здравого смысла. Такое безумие, такие дурацкие рассуждения полностью противоречат понятиям о человеческом труде, противоречат практическим, повседневным задачам, как военным, так и мирным.

К счастью, об этих его малодушных бессмысленных рассуждениях никто не подозревал; миру и соратникам важнее то, что на поверхности, — а на поверхности все шумит, мчится, вздымая пыль; и глубина там, где тишина, покой, мудрость, кто до нее докопается?

— Напали на нас… внезапно! — задыхаясь, выговорил Павал, опустив раненого Боже на землю.