Современная югославская повесть. 80-е годы

— Помните, тогда, в парке, я хотел сбить ногой гриб, вы мне помешали: какой красивый, редкостная расцветка, — а я сказал, что именно это и страшно, он ядовитый.

Зинка, смягчившись, улыбнулась:

— Он и вправду был ядовитый?

— Конечно, с замедленным действием.

— Жаль, — искренне огорчилась она.

— Значит, все-таки Зинка? — оживился он.

— Вы ошиблись в одной букве, я Минка.

— Может быть, наоборот, тогда вы были Минка, а теперь Зинка…

— Простите, я спешу. — И она ушла.

Шерафуддин больше не сомневался, неузнавание полное, значит, ему все привиделось. Он отправился в парк, к друзьям-шахматистам. Когда подошел, те обрадовались, смешали на доске фигуры. Шерафуддин сел рядом, помог сложить шахматы, одну фигуру ловко спрятал в карман: дома подержит в руках, пощупает, как доказательство, что эти двое — не сон. Жаль, ничего не прихватил у Зинки и Лутфии.

Вечером ему захотелось побыть в одиночестве, но так, чтобы вокруг кипела жизнь: улицы, площади, парки, кафе заполнены людьми, никто не обращает на него внимания, а он видит все, но не замечает никого и ничего.

Он и место подыскал — уголок в кафе, подальше от окна и дверей, возле толстой мраморной колонны. С потолка обильно лился свет, вероятно потому, что здесь большей частью собиралась молодежь, ей ни к чему тяжелые портьеры, полумрак и хмурые лица.

Появилось несколько знакомых, седые волосы у них были на подходе, хотя еще не успели пробиться наружу. Один подошел к Шерафуддину каким-то официальным шагом, из чего видно было — представитель делового мира. Шерафуддин спросил, как он живет, чем живет, тот с гордостью ответил: умом. И начал объяснять, в чем секрет. Шерафуддин, занятый своими мыслями, не слышал ни слова. Брат основал дело, взял патент, зарегистрировал, нанял помещение… фирма, устав, инструкции, секретарша, все, что положено, все законно, теперь идет как по маслу, конечно, нужны связи и сноровка, покупаешь одежду в кредит, продаешь по полной стоимости, кредиты, естественно, не выплачиваешь, вместо этого рассылаешь успокоительные письма, ну, на бланке фирмы, выглядит нахально, зато придает уверенность… Еще неликвиды, никто никому не платит, все авансом, неоплаченное, государство уладит, а когда, не так важно, чем раньше, тем лучше, его это не касается. Пока начало, потом придет опыт, отпочкуются дочерние предприятия…

Он сел, вытащил чековую книжку и то прижимал ее к груди, то показывал Шерафуддину свои миллиарды. Мимо них прошел молодой человек с девушкой, Шерафуддин повернулся и по золотым волосам узнал Зинку.

Ну зачем тебе женщина! Видно, знали, что делали, истинные ценители, не женились, даже один из десяти, понимали: умный человек может лишь раз провалиться в яму, прикрытую тонкими ветками, присыпанную землей, а сверху еще травой.

Так и получается. Пригласи ее в кафе, на люди, ведь и у нее есть душа, совсем как у мужчины, и ей хочется пойти куда-нибудь, немного спиртного, ужин, и веди куда хочешь. И пусть все видят ее свитер, или новую мини-юбку, или голубые тени на веках, или просто походку, а потом домой — к себе, к ней, где удобнее. Разве возможно, чтобы она была не как все? Психоз? Сон? Фикция?.. Там он ее разденет, она будет словно в полусне, а захочет — завтра и не узнает его…

С тех пор он часто видел Зинку, она приходила всякий раз с другим, так ему казалось. Она ни разу с ним не поздоровалась, даже взглядом не удостоила, всегда улыбалась, поглощенная разговором, она просто не могла его заметить, или снова ему казалось? А если бы она его узнала? Он представлял себе такой диалог:

«Я видел тебя ночью в кафе, с тем, в желтой куртке, ты хорошо выглядела». — «Кого? Меня? Я была в кафе?» — «Да, и очень хорошо выглядела, и он красив».

Конечно, она не призналась бы и, если бы Шерафуддин продолжал настаивать, спросила: «Ну, если ты утверждаешь, как же я выглядела?» — «Да как тебе сказать, голова, туловище и ноги, это я разглядел». — «Глупости, голова, туловище и ноги есть у каждой». — «Я имею в виду, твоя голова, твое туловище, твои ноги». — «Глупости, я тебя умоляю, я была с прической?» — «Конечно, как же иначе?» — «Вот видишь, а я никогда не делаю прически». — «Ты никогда не делаешь прически, ты носишь парик». — «Нет, не ношу! — злобно выкрикнула бы она. — Какой еще парик!» — «Я думал, это модно».

Она бы расспрашивала, что еще было на ней, и он ответил бы: «Что-то с красным воротником». — «А вот и нет, на мне был толстый шерстяной свитер». — «Точно, именно свитер». — «Но не в кафе, не в кафе!..»

А если все-таки в кафе, если бы ему удалось заставить ее признаться, молодой человек оказался бы ее братом, другой — другим братом и третий — братом, пока у нее не лопнуло бы терпение и она бы не заорала: «Да что ты меня допрашиваешь, как полицейский, расставляешь ловушки?!» И повернулась бы спиной. Она явно образумилась. Он стал ей не нужен. И что хуже всего — именно сейчас, все дело в том, что именно сейчас. Бедняга профессор, в этих делах она сама может быть профессором. Собственно, ничего не случилось, все стало на свои места, все правильно.