Современная югославская повесть. 80-е годы

Атанасие Свилар сошел на берег, ощущая во рту привкус ночи, а в носу — жжение сенной лихорадки. Его сопровождали всплески ароматов, папоротник и полудикие мулы, что паслись без привязи, на их черных мордах пунцово вспыхивали глазницы, яркие, точно свечи в темноте, хотя стоял полдень. Неподалеку от старой башни, там, откуда не видно ни моря, ни монастыря, к ногам Свилара упал камень. Затем еще один. Свилар почувствовал близость великого одиночества, слившегося с человеком. Человек действительно появился, бросая впереди себя камни. Волосы старше бороды, длинные, седые, напоминающие рыбьи кости. Глаза цвета устрицы с лимоном посажены так близко, будто притянуты носом. В руке он нес мешок из той же грубой материи, что и его одежда.

— Далеко ли отсюда до монастыря?

— Как раз столько, чтобы помереть с честью, да кто на это способен? — произнес старец. — Орех, брошенный в ручей под монастырем, спускается сюда за три минуты…

Кожу его, точно белые родинки, покрывали пятна, одежда во многих местах была словно бы прожжена, отчего Свилар заключил, что живет незнакомец под открытым небом и не защищен от птичьего помета, оставляющего седые пятна на волосах и прожигающего листву. Заметив в его мешке куски коры, Свилар спросил:

— Кору ольховую собираешь?

— Собираю, — ответил старик, и Свилар увидел, что его сжатый глазами нос в ссадинах.

— Красишь ею?

— Крашу.

— Сукно? — спросил Свилар и вновь почувствовал желание курить. Тронув улыбкой лишь одну сторону лица и прикрывшись ладонью, словно сплевывая, старец произнес:

— Курящий никогда не увидит своей трубки…

Свилар не понял и повторил вопрос:

— Что красишь?

— Дерево крашу.

По завязанной в узел косице Свилар заключил, что старик, скорее всего, монах, однако его грубая ряса была почему-то вывернута подкладкой наверх, а рубаха под ней надета задом наперед, так что застегнуть ее можно было только под рясой, заведя руки за спину. Мелкие, напоминающие морскую рябь морщины безостановочно двигались и, накатывая на лоб, исчезали в волосах. Гоняя кожу по лбу, старик гнал от себя мысли, подобно тому как лошади, вздрагивая всей кожей, отгоняют мух. Неожиданно, будто подкосились ноги, он опустился на землю, достал из мешка горячую лепешку и протянул Свилару вместе с солью из солонки, вделанной в рукоятку ножа.

— Ну что, лепешка или нет? — спросил он спустя некоторое время.

— А как же, лепешка.

— То-то, — довольно проговорил старик, жуя хлеб и утопая в своей окладистой бороде, способной, казалось, удержать стакан воды. — Снилось мне сегодня, — продолжал он, — что забыл я, как месят лепешки. И то верно — с войны не пек. Вот с утра поднялся и говорю, проверить нешто, в самом ли деле забыл. Теперь, раз ты говоришь, я спокоен, этого достаточно…

Замолчав на полуслове, он перестал жевать, поднялся и ушел, точно хотел кому-то отнести оставшийся кусок. И Свилару показалось, будто старик в своей застегнутой на спине рубахе пятится назад.

«Когда мы останавливаемся, — думал Свилар, — просто ли мы стоим или незаметно теряем собственные шаги, которые в это время продолжают где-то отмерять и сокращать наш путь?»