Современная югославская повесть. 80-е годы

Размышляя об этом, Свилар услышал непонятный звук, напоминающий шум воды высоко в небе. Он поднял голову и в облаках среди птиц увидел обнесенное стеной поселение, в окна построек привычно вползали туманы, кресты церквей со свистом рвали ветер, к нему вели глубокие гудящие ворота. Окруженное колокольнями и сторожевыми башнями, с видом на три стороны и мостками, перекинутыми над бездной, поднебесное это селение обладало огромной притягательной силой: втянутые из чрева земли, подобно поту, проступали по его стенам пятна сырости, зелень лишая, карабкались вверх муравьи, хомяки и кроты. Как бы вслед за ними, подчиняясь той же силе, к камням лепились, продолжая друг друга, самые разнообразные строения, церкви и церквушки, причем купола нижних словно врастали в полы и стены верхних; и все это завершалось парящими высоко в небе деревьями и садами. Та же сила, что, вбирая, тянула все ввысь, на острие пирамиды собирала, подобно магниту, звуки и голоса с нижних ярусов, соседних скал и окрестного леса, перемалывала и, смешав, рождала некий новый дивный протяжный голос — казалось, беспрестанно повторяемое звонкое имя поселения образовало над его крышами свой купол. Крестовидные окна (символ Христа, несущего свет), округлые или в форме бойниц, словно разбежавшиеся тараканы, чернели по огромной стене, опоясывавшей поселение и вобравшей его в себя, как мешок кости. Кое-где с наружной стороны к стенам лепились и, словно ласточкины гнезда, висели в воздухе кельи, держась лишь на косых балках. Над этими кельями крепились к стене другие, больших размеров, выше — третьи, еще больше, несомые консолями, укрепленными на крышах нижних построек, и так же висящие в воздухе. В некоторых местах виднелись мостки, одним концом прикрепленные к стене, другой же конец парил в воздухе; на самом краю мостков, как часовые, стояли узкие дощатые нужники, вынесенные за пределы святой плоти монастыря. И все это беспрерывно, словно перцем, пересыпалось живой трепетной россыпью птичьих стай. Как мушки в беспорядочном движении, по плоскости стен вперебежку, наискось и вверх чернели глазницы окон, перемежаясь колониями насекомых, сросшихся с камнем и штукатуркой внешних стен, на которых проступали все внутренние кровоизлияния и изъяны этого огромного сооружения, где каждой птице Святой горы нашлось свое окно, а каждому ее ветру — своя лазейка. Угадывалось, где по укрепленным на фасаде монастырской стены трубам поднималась вода, где располагались печи с просторными — величиной с комнату — дымоходами. Было видно, как громадная тень повторяет очертания здания, меняя у его подножия климат, заставляя вечер наступить раньше утра, вместо зимы — весну, куда ночь приходила прежде, чем загорались звезды. Отсюда, из этой тени, было видно, что переходы верхних ярусов наращивались ступенями, чтобы, сравнявшись, влиться друг в друга, что окна одних келий выходили на солнце, других — на луну; угадывалось, где стены возводились на соляном растворе — по-армянски, где на молоке — греческим способом, а где на винной замазке — по-сербски; в окна просматривались крошечные комнатушки, так называемые «пятничные», куда и лежанку не втиснешь, поместиться там можно было лишь сидя, а находиться только по пятницам. Были и другие помещения, на каждый великий праздник — свое, их прикрывали обрывавшиеся в пропасть решетчатые двустворчатые врата, которые никуда не вели, но, завершая переходы, предназначались для вентиляции; для входа в монастырь служили единственные арочные ворота с нишей для иконы Богородицы Вратарницы[13].

К стенам со всех сторон примыкали крохотные, будто кельи, чисто выметенные дворики с обязательным навесом, деревянными лежаками и летними трапезными, в каждом свое фруктовое дерево, свой кусочек ручья, с искусно сложенными камнями, облагораживающими шум воды, кое-где — мостки, скамейка, а под ней пес в ямке, похожий на черную лужу.