Современная канадская повесть

Старый суд, на его сером каменном лице — следы прожитых лет! Соседние здания давно исчезли, снесены под автостоянку — сейчас, во второй половине дня, она была почти пуста. Среди стоек со счетчиками вполне хватало места для гранштейновского «де-сото». В дальнем оконце стоянки, предназначенном для полицейских машин, стоял «мерседес» Бланш. Слава богу, по крайней мере аварии не было! Он медленно пошел к зданию суда. Все кругом менялось, велись разговоры о реконструкции, а оно стояло себе и стояло. Старое здание сохранилось благодаря усилиям местного исторического общества — так утверждала сестра Лэндона (она послала ему вырезку из городской газеты). Одним словом, пока что смертоносный шар-разрушитель его стен не коснулся. И оно стояло себе — массивное, невозмутимое, неуклюжее, самое что ни на есть протестантское, стояло и отбрасывало на город викторианские тени. Что ж, это правильно, его еще решили сохранить, хотя бы как древнюю диковинку, напоминание о низкопоклонстве колониальной поры. Ребенком он раз в год проходил через эти широкие двери, держась за руку отца, и с благоговейным трепетом взирал на мрачный вестибюль, увешанный флагами Соединенного Королевства и портретами бородатых героев Англо-бурской войны. Ближе к вечеру однорукий человек посыпал деревянные полы каким-то сильно пахнущим порошком, а потом начисто их протирал. Отец платил налоги наличными, без слова просовывал большие банкноты в окошечко кассира и, окаменев, напрягшись от гнева, ждал квитанции. На улице он бормотал: «Эти сборщики налогов — ворье. Ни один из них не зарабатывает свой хлеб честным трудом». Мог ли Лэндон думать в те давнишние времена, что однажды придет сюда в поисках угодившей в тюрьму дочери? Он обогнул здание, прошел мимо мрачных зарешеченных окошек и остановился перед входом в полицейский участок. Над дверью висел матовый белый шар, черной краской на нем было написано «полиция». Этот шар Лэндон помнил. Вечерами он сиял, как белая луна. В канун Дня всех святых мальчишки швыряли в этот шар камнями и освистывали полицейских. Он потянул на себя дверь, и в лицо ему жаркой волной ударил затхлый воздух. У них тут, наверное, градусов тридцать. Батарея ламп дневного света под потолком жестко освещала большую комнату. Этот металлический свет — он напоминал вспышку атомного взрыва! За высоким длинным барьером, прорезая рыхлый воздух, постукивала пишущая машинка. За одним из столов позади барьера сидел тучный дядя в голубой рубашке и очках без оправы. Толстыми пальцами он тыкал по клавишам пишущей машинки. Лэндон узнал собственный метод «нашел-тюкнул». Полицейскому было далеко за пятьдесят, на румяном лице гнездились веснушки, лысеющую голову обрамляли рыжеватые волосы. На рукаве его рубашки были желтые сержантские нашивки.

— Одну минуту, сэр, — сказал он, на секунду отрываясь от работы. У него был густой и хрипловатый голос уверенного в себе человека, чувствовался гэльский акцент. Прежде всего это был голос начальника, довольного собой и привыкшего, чтобы ему подчинялись. Еще один осевший здесь кельт, подумал Лэндон, кладя локти на старомодный барьерчик. Очень многие из них стали полицейскими. Или расторопными торговцами поздравительными открытками, как Эрл Крэмнер. Что ж, в конце концов, они потомки воинственного племени. Главное для этих людей — физическое превосходство, в бою они жили полной жизнью. Крэмнер обожал задираться.

Веснушчатый здоровяк полицейский не спешил закончить свою работу, и Лэндон подумал, не присесть ли ему на длинную деревянную скамью со спинкой из планок. Сколько людей сидело на ее пожелтелой отшлифованной поверхности в ожидании дурных вестей? Дурных, каких же еще? Сюда за хиханьками и хаханьками не приходят. Он посмотрел на настенный календарь, который рекламировал цепные пилы и тракторы. Девчонка со светлыми кудряшками сидела, скрестив ноги, и улыбалась в объектив, в каждой руке — по щенку. И эти здоровенные, не знающие жалости полицейские на такую картинку глядят с умилением. Все правильно. Как там в старой пословице из Восточной Европы? Где-то он ее прочитал и запомнил — вдруг пригодится? «Бойся человека, который плачет на похоронах своей собаки, — в следующую войну он перережет тебе горло». Словацкая душа — тут что-то патологическое. Наверное, они имели в виду немцев.

Полицейский заканчивал — он стучал по одной клавише, что-то подчеркивал. Наконец оттолкнулся от стола, поднялся, и вращающийся стул на колесиках откатился назад. Оказалось, что сложен он довольно крепко, хотя изрядно заплыл жиром. Живот сдерживался широким черным ремнем, но в бедрах полицейского распирало, а задница была комически огромных размеров. Чтобы прикрыть такую геройскую попу, требовались ярды синей саржи. Даже сейчас, печатая на машинке, он не отстегнул от пояса свое вселяющее ужас оружие. Он снял очки, и его тяжелое лицо стало суровее, более воинственным.

— Итак, сэр… чем могу быть полезен?