Современная канадская повесть

В темноте Маклин выглядит иначе, чем днем, несмотря на смешанный с асбестовой пылью дождь. Гирлянды электрических лампочек создают обманчивое впечатление кружения, превращая терриконы в гигантские карусели. Неоновые буквы, тихонько гудя, мигают по обе стороны улицы Грин, образуя слова, которых никто не читает. Витрины универмагов приобретают в бликах неона неожиданную игру красок. Шахтеры выходят на улицу принаряженные, как и их красотки; они одеты с не меньшим шиком, чем жители больших городов, разве что цвета чуть более кричащие. Все это напоминает обстановку городка на фронтире в эпоху бума, когда судьба еще была благосклонна к искателям богатства и счастья. Я не удивился бы, услышав вдруг перестрелку за холмом или увидев в отеле рулетку. На самом же деле Маклин устал и не сулит подобных сюрпризов. Здесь есть лишь два места, где можно выпить, — это два имеющихся в городе отеля. Десяти полицейских, которые никогда не выходят на дежурство все одновременно, вполне достаточно, чтобы охранять покой граждан, и работа под землей кипит, не прерываясь ни днем ни ночью, прекрасно организованная, прекрасно отлаженная и оплачиваемая тоже прекрасно. Ежечасно вагонетки выгружают очередную порцию пыли на верхушки терриконов, которые с каждым днем поднимаются еще чуть-чуть выше. Тут и там строятся новые жилые дома, ничем не отличающиеся от старых. И все же в вечернем воздухе носится странное предчувствие, что с минуты на минуту произойдет нечто и все изменится. Ничего не происходит, и ничего не меняется. Однако Мадлен, вероятно, тоже что-то уловила, ибо она оживилась и воспрянула духом.

Я боялся, как бы она снова не помрачнела, придя домой. Однако этого не случилось. Она была полна решимости и энергии и вознамерилась даже поставить все вещи на свои места. На это ушло два часа, но результат наших стараний оказался плачевным. Мы оба выбились из сил и покрылись пылью с головы до ног. И все-таки, даже грязная и растрепанная, Мадлен сохраняла свою особую красоту, таящуюся не столько в линиях, сколько в движениях, в грации молодого зверька. Она сидела, подобрав под себя ноги, и уныло созерцала плоды своей деятельности, то и дело меняя позу, чтобы устроиться поудобнее.

Когда хлопнула пробка от шампанского, в глазах ее мелькнуло удивление. Зрачки зажглись, и она, вскочив, поцеловала меня со свойственным ей неистовством. Сейчас мы будем праздновать новоселье, два одиноких, но стойких человека!.. При виде шампанского к ней, казалось, вернулся вкус к игре и обычный задор. Но внезапно она притихла, опустилась на диван, и взгляд ее сделался отрешенным. Вечная неудовлетворенность заставляла Мадлен загораться и угасать в одно мгновение. Сначала она пила медленно, вглядываясь в какой-то неведомый мне образ, затем все быстрей и быстрей, пока, опьянев, не уронила голову мне на колени.

Я погладил ее. Она не противилась — не знаю, от усталости или от равнодушия, а может быть, просто была погружена в себя. Я помнил, что она пока еще стыдится показываться мне обнаженной при свете, но не погасил лампы. Пальцы мои беспрепятственно скользили по ее телу, однако не могли окончательно пробудить ее. Под ее белоснежной кожей пробегал огонь, но не моя рука порождала его. Наконец это ощущение стало для меня невыносимым, и я вынудил Мадлен ответить на мои объятия. Отпуская ее, я увидел в ее глазах холодный блеск, жестокую гордыню. Мадлен, моя жена, в играх любви была только зрительницей.

* * *

Мне не хватает ни силы, ни проницательности, чтобы увязать между собой эти картины недавнего прошлого. В моем сознании они разрозненны, не объединены общим смыслом. Существует, пожалуй, одна тоненькая нить — предупреждение Кури, — но она слишком эфемерна, чтобы нанизать на нее все. Словно ружье заряжено, но нет гашетки. Оно не может выстрелить, и не жертве добывать для него недостающую деталь. Постепенно мысли мои начинают путаться, и я засыпаю, свернувшись клубочком, как в детстве, когда меня мучила смутная и необъяснимая тревога. Но белое лицо матери уже не склонится по первому зову над моей кроватью. Я взрослый мужчина, и рядом спит женщина, принадлежащая мне, — женщина, похожая на игрушку, которая заводится сама, когда хочет. Не хватает самой малости, чтобы стала ясна причина моего беспокойства.

II

Тереза встречает меня на кухне своим обычным «здрасьте!», как всегда четким и бодрым, независимо от того, льет ли за окном дождь или светит солнце. Она уже одета, умыта, причесана. Насколько Мадлен порой раздражает меня по утрам ленивым и заспанным видом, настолько Тереза радует живостью и подвижностью. Лет ей около двадцати, при этом она выше меня чуть ли не на полголовы. Лифчика она не носит, и грудь ее колышется под платьем при каждом резком движении. Она страдает врожденным увечьем: левое бедро у нее намного выше правого, словно скульптор, создававший эту фигуру, умер, не закончив своего творения.

— Мне никто не звонил?

Она выжимает сок из апельсина и не торопится отвечать.