Современная канадская повесть

Он повесил трубку и опустился в кресло. Он знал: надо принять душ и одеться для беседы, но не было сил, что-то навалилось на него, накатили старые фамильные страхи. Подмышки у него взмокли, на лбу выступил холодный пот. И бешено колотилось сердце — он был в этом уверен. Неужто и у меня сердце схватило? Лэндон положил пальцы на пульс, отмеряющий его жизнь. Но толком сосчитать пульс не удавалось — он все время сбивался. Доктор предупреждал его, что это — просто дурость. Старый хорват, тощий и длинный, как оглобля, чуть сгорбившийся с возрастом. Ему, наверное, было тогда лет под восемьдесят, он шлепал по кабинету в теплых домашних тапках, разнося сильный запах карболки. Когда Лэндон признался в этой своей привычке, доктор покачал маленькой белой головенкой.

— Ничего хорошего в этом нет. Пропустите два-три удара, а потом умножаете на четыре. Только пугаетесь. Ничего хорошего в этом нет, мистер, — добавил он и, склонившись, приложил плоское холодное ухо к груди Лэндона, начал что-то там выстукивать, к чему-то прислушиваться, а Лэндону открылась посеревшая кожа черепа под тоненькими седыми волосами. Лэндон ходил к нему не первый год, но старый лекарь никогда не помнил его имени. — Вам надо сбросить вес, мистер, — предупредил он, скатывая рукава голубой рубашки в полоску и застегивая жилет. — Сбросьте вес. Фунтов двадцать. И никаких экзотических блюд. Побольше зеленых овощей и черствого пшеничного хлеба. Чтобы желудок работал как часы. — Авторучкой он настрочил рецепт. — Почувствуете напряжение, принимайте это.

— Транквилизаторы? — встревоженно спросил Лэндон.

— Валиум. Расслабляет мышцы. И побольше развлекайтесь. Такой здоровый мужчина! В расцвете сил! Наслаждайтесь жизнью! Пригласите даму в ресторан и оставьте свой пульс в покое.

* * *

Лэндон знал, что старик прав, и все же глупо держался своего: сидя в кресле при свете утреннего солнца, он с надеждой проверял ритм, с которым пульсировала его кровь.

Спустившись в метро на Йонж-стрит, Лэндон поехал в сторону жилых кварталов. Он покачивался на сиденье, и вот поезд вынырнул из тьмы тоннеля под Блор-стрит в яркий солнечный свет. Он ударил Лэндона по глазам, зажег волосы золотыми искрами. Утренний час пик прошел, и в поездах, идущих к северной части города, пассажиров почти не было, колеса, скрипя и повизгивая, нервной болью неслись вдоль позвоночника города. Под грохот поезда Лэндон изучал рекламу над вагонными окнами. Печатные призывы, имеющие целью вытрясти из тебя доллар: заочные курсы, бутерброды с жареными шницелями, консультации на предмет вложения средств, гигиенические салфетки, уроки бальных танцев. Товар на любой вкус — демократическое изобилие. Взгляд его остановился на изображении девушки, рекламирующей колготки. Исключительная фигурка, разве что слишком худовата — на его вкус. Зато высокая талия и роскошные точеные ножки. К сожалению, у нее было глупое надутое личико — эдакая плакса-капризуля. Но кто смотрит на ее личико? Эти парни из рекламы свое дело знают туго. В мозгу Лэндона вдруг всплыло старое словечко. Приударить. О, господи! Он его не слышал уже лет тридцать. Отроческий клич Уолли Била, в коем жажда страсти и обладания. «Фредди! Ты только посмотри на нее! Вот бы за ней приударить!» Бедняга Уолли! В те дни они ни за кем не приударяли, но все равно жили весело. Поезд снова окунулся во мрак, и Лэндон, вспоминая, улыбнулся своему отражению в темном стекле вагона. «Ну, Энди. Судья говорит тебе: получай полгода исправительной работы за оскорбление личности и недостойную поведению. Слушай, начальник. Наплюй ты на эту самую поведению. А что эта личность меня недостойна — тут ты прав». Ох, уж эти старые заезженные хохмы! Иногда колючие, но в школьном зале в Бей-Сити они шли на ура. На сцене — он и Уолли, изображают негров с американского Юга, лица вымазаны сажей, на головах — шляпы. Как это называлось? «Весенняя потеха — 1945».

На Эглингтон он вышел из вагона и быстро зашагал к эскалатору, сверкая до блеска начищенными мокасинами из бычьей кожи. Для своих габаритов Лэндон был довольно подвижен, он шел, чуть подавшись вперед, как корабль, взрезающий носом морскую гладь. На движущихся ступеньках он медленно вплыл в вестибюль; в легком сером пальто, недавно прошедшем химчистку для нового сезона, он чувствовал себя меньше, подтянутей, маневренней. Хорошо, что он сбросил зимний наряд, старое пальто «барберри». День был холодный, но ясный, веяло весной, в воздухе ощущалась какая-то легкость.