Современная китайская проза

Оказалось, он и не устал вовсе. Мир, прекрасный и чистый, взбодрил его. Он прислушался к биению сердца, к дыханию, кровообращению, пульсации клеток, их делению, к транссудации, обмену веществ. Все рапортовали: «Докладываем: ваш организм функционирует нормально!» Он улыбнулся. И продолжил восхождение. Как здорово быть альпинистом, пусть даже с этими неприятными юнцами в одной связке, все равно это прибавляет энергии, энтузиазма и слегка безрассудства. О, с восхождением укорачиваются пролеты между балконами. Дополз до второго, снаружи это был четвертый. Если экономить силы, то можно и дальше — карабкаться и смотреть, смотреть и ликовать, ликовать и карабкаться выше. «Окину взглядом сотни ли и — дальше по ступеням вверх» — вся великая танская поэзия, понял он, в этих двух строках, нет, не только танская — в них суть всей национальной китайской поэзии. Дальше по ступеням вверх он добрался до третьего балкона, а потом еще дальше — до четвертого. Этаж за этажом: как все четко, как гармонично, особенно если сопоставить с нашей сумятицей, когда целыми днями занимаются тем, чем заниматься вряд ли стоит, — ну точно свора собак рвет бараньи кишки! И вот он добрался до верхнего балкона — седьмого, а если считать снаружи — тринадцатого, и раскинулись окрест прелести весеннего юга!

Когда он осмотрелся, его охватило гордое волнение. Рядом стояла та юная пара. А может, подумал он, эти ребята в темных очках с нашлепками не так уж и противны, как показалось сначала, они ведь не спекулировать очками забрались на эту верхотуру, а, как и сам Ли Чжэньчжун, восхититься красотами родины. Изогнутая, петляющая, будто начертанная боговдохновенной кистью, река Цяньтан делала два четких извива. А в какое величавое половодье превратится она после шестнадцатого дня восьмого лунного месяца! Теснились друг к другу поля нежно-зеленого заливного риса и раскинувшихся ковром озимых — что твоя шахматная доска. Крошечный, словно игрушечный, поезд полз, погромыхивая, пыхтя, дым расползался по ясному небу и рассеивался, растворялся. Поразительно: забрался на самый верх, а кажется, что земля, наоборот, приблизилась! Не иначе, пагода устремлена не к небесам с плывущими тучками, а к земле, к полям, изрешеченным межами, к буйволам с искривленными рогами, к реке, изборожденной рябью волн, к мосту, прочно сцепившему берега, к фабричным дымам, к каждому зеленому деревцу, корнями вросшему в почву, даже к каждому полевому цветку, к каждой былинке. Ли Чжэньчжуну показалось, будто и сам он ринулся к реке, мосту, буйволам и крошечным былинкам, чтобы в каждой крупице земли, каждом камне, каждой травинке и каждом деревце родины растворить свои клетки и атомы, свою любовь и память.

Когда Ли Чжэньчжун уйдет, все останется: пагода, мост, деревья, молодежь, нравится она ему или нет, ни на гран ничто не изменится, река будет так же течь, так же будут зеленеть изумрудные горы, возвышаться древняя пагода, а молодежь — петь, наряжаться, влюбляться… Невыразимо светлое, широкое чувство омыло душу Ли Чжэньчжуна. Не только для того, чтобы полюбоваться сегодняшней щедрой прелестью речных берегов, поднялся он на пагоду Шести гармоний, но и для того, чтобы прозреть ту их щедрую прелесть, какой она была в их с Сюмэй давние времена и какой останется после них. Он насладился настоящим, но увидел и прошедшее, и грядущее. То, что никогда не исчезнет, никогда не прервется, — вечность!

— Отец, и ты поднялся? Ну, ты силен! — вывел его из транса звонкий голос.

Сияющая юная улыбка, отблеск голубого неба в глазах, ослепительный ряд ровных зубов, с дружеским энтузиазмом протянутая девичья рука — все это мгновенно растворило осадок от непочтительного «отец», и ее пожатие как бы перелило ему немного счастья и порыва юности. Чуть позже крепким рукопожатием он обменялся и с широкоплечим молодым супругом.

— Вот уж не думала на вас тут наткнуться, — хохотнув, поспешила объяснить женщина, будто это была невесть какая радость — повстречать на пагоде Ли Чжэньчжуна. — И как вам удалось взобраться? Не на машине же? Не иначе на чьих-нибудь руках или загривке. — При этом она рыскала глазами, будто в самом деле хотела увидеть того, кто притащил сюда Ли Чжэньчжуна.

Он улыбнулся, решив, что это вполне достаточный ответ на насмешливое одобрение молодых людей. Потом сам поинтересовался:

— Давно вы здесь?

— Только что приехали, — отвечала по-прежнему она, — на пароходе из Сучжоу, всю ночь плыли по Юньхэ, под луной — восхитительно!

— Долго думаете пробыть в Ханчжоу?

— Дня два-три, отпуск уже кончается, а на обратном пути еще хочется в море выплыть!

— Где остановились? — Ли Чжэньчжун знал, как трудно найти жилье в разгар туристического сезона.

— Да, кстати, — повернулась она к мужу, — где же мы поселимся?

Похоже, эта тема вызвала раздражение у молодого супруга, и он с укором воскликнул:

— Я же говорил, что сначала надо найти жилье, а уж потом гулять, а тебе ни до чего дела нет! — В укоре, однако, сквозили любовь и нежность. — Даже не поели как следует, а тебе все равно! — добавил он.