Современная китайская проза

Воистину то была отменная, восхитительная вечерняя трапеза. Кухня, беседа, атмосфера — все изысканно. Настоящий свадебный банкет в довольно оригинальном стиле, пусть даже яства оказались не столь шикарные, как в столичном ресторане «Цуйхуалоу». Мчался вперед поезд, стучали колеса, приветственно ревел паровоз. За окном мелькали деревья — как букеты молодоженам. Ли Чжэньчжун поднял тост за молодую пару, пожелал счастья, как собственным детям. Эти пришельцы в вагоне-ресторане казались алыми цветками, пробившимися среди кустов, они и ослепляли, и бодрили. Или бурлящей закваской в клейком рисе, от которой тот, размягчаясь, становится сладким, выпускает винный уксус, пьянит и горячит. Ли Чжэньчжун покачивался на мягком стуле и испытывал неподдельный интерес, начиная понимать, что счастье — это не только радость, но еще и умение и сила. Ах, как бы ему хотелось, чтобы Сюмэй сидела рядом и они вместе подняли тост за эту славную рабочую пару! Оказалось, они рабочие и до сих пор не видели ни Хуанхэ, ни Янцзы, ни океана. В «культурную революцию» их «перевоспитывали» вдали друг от друга в сельхозбригадах Внутренней Монголии и Хэйлунцзяна и лишь в семьдесят седьмом «оформили» возвращение. Свадебный маршрут был таким: Нанкин, Уси, Сучжоу, Ханчжоу, Шанхай, Цзинань, Циндао, оттуда морем в Тангу и наконец обратно в Пекин. Вернутся на завод, может, стоит устроить пирушку для мастеров? Надо подумать.

Ли Чжэньчжун прислушивался к разговору, присматривался к тем проявлениям интимных отношений, на какие они отваживались, и думал о Сюмэй, о пройденных с нею боевых десятилетиях. Вовеки не забудется их свадьба в погранрайоновской пещере весной 1942 года. Высыпали на кан финики, арахис, каштаны, началась свадебная церемония, и политкомиссар сорок минут рассказывал о положении на фронтах Отечественной войны в Советском Союзе и войны сопротивления японцам в Китае, о Сталинграде, Ленинграде, о борьбе против «истребительных походов» чанкайшистов и о работе Мао Цзэдуна «О затяжной войне»…

Да, все — лишь миг, все уходит, но — размеренно и торжественно. Когда он сам уйдет к Сюмэй и вместе с ней вольется в неспешную, величавую вечность, а вот эти молодожены достигнут его сегодняшнего возраста, как, интересно, будут проходить свадьбы у тогдашних молодых? Жизнь станет счастливой, и что же — они забудут все, что было до них? Нет никакой гарантии, что нас будут помнить вечно! Какое поколение может быть уверено в вечной памяти потомков? Наверное, остается уповать лишь на то, чтобы память их не прервалась слишком скоро. Нет, самое главное — оставить им плоды нашей борьбы, нашего созидания. Надо помнить, что молодожены третьего, четвертого, всей череды поколений — все уйдут в прошлое и перед взором грядущего их заключит в себе одно-единственное отрезвляющее слово…

IV

…История.

Да, все потом будет собрано историей, она оценит, произведет отбор, и в реке истории обретем мы судьбу вечную.

А потому мемуары — дело крайне важное. По возвращении из вагона-ресторана Ли Чжэньчжун погрузился в воспоминания и размышления.

Его вылепила и воспитала жизнь, во всем многообразии содержания и форм. Когда в тридцатые годы, включившись в студенческое движение за спасение родины и сопротивление Японии, он испытал на себе удары шашек и водопроводных труб, он еще не стал коммунистом, не занял место в авангарде национального освобождения, и тем не менее его продержали месяц в кутузке. Соседом по набитой камере оказался Сун У — герой, мужественно отдавший жизнь революции. Он дал Ли Чжэньчжуну рекомендацию в партию. Сюмэй была младшей сестрой Сун У. Короткие двадцать шесть тюремных дней — испытательный срок, за который Ли Чжэньчжун прошел курс партучебы (уж не знаю, сколько лет потребовалось бы на это сейчас). По выходе из тюрьмы стал кандидатом в члены партии — гораздо более убедительным, чем нынешние кандидаты, получающие санкцию на вступление лишь после дюжины уроков партучебы, дюжины заявлений, дюжины собеседований да дюжины всяких там формальных проверок. Тогда его хотя бы не распирало самодовольство, жажда по случаю вступления в партию созвать гостей, кой-кого отблагодарить, а затем превратиться в степенного партийного бонзу. В то время он и слов-то таких не знал — «вступить в партию ради карьеры». Напротив, тогда кровь кипела, он рвался в бой, на жертвы, чтобы на плахе или на поле брани принять славную смерть. Да, вступая в партию, он готовился под дулом вражеских винтовок запеть «Интернационал»:

Вставай, проклятьем заклейменный,

Весь мир голодных и рабов!

А кто из нынешних неопартийцев готов к такому? Впрочем, по каким резонам, на каком основании он требует от сегодняшних новых членов партии именно такой готовности?