Современная нидерландская новелла

Но с другой стороны: риск, дерзость подобной затеи. В каждом человеке возникают однажды мысли, которые он не может отогнать от себя, которые овладевают им, потому что рождаются в самой глубине его существа. Такова была и эта мысль.

Минуя шумную суматоху, мой взгляд упал на квадратную деревянную колокольню, могучие каштановые деревья, фасад старинной гостиницы, вещи, так же хорошо мне знакомые, как я сам себе; казалось, они думали: пока ты помнишь о нас, мы тоже помним о тебе. Я ощутил поток симпатии, которую изливали на меня эти крупные вещи, и в душе моей ожили восторги юности: вещи поддерживали меня. Бог был моим старшим братом, моим товарищем, ничто не могло мне угрожать.

Да, я должен участвовать, я буду участвовать.

Но где начать? С кого начать? Есть ли у меня на примете такой вариант? О, конечно! Она! Как я мог не вспомнить о ней в такой день!

Я был холост, но не всегда за годы пребывания в Рейссене сердце мое работало вхолостую.

Ее муж служил на железной дороге и слишком охотно видел в ней после свадьбы лишь отличную домашнюю хозяйку. Мы встречались с ней раз в неделю, нам обоим нужны были эти встречи, и никто до сих пор о них не проведал. Только покидая свою будничную жизнь, она переживала моменты подлинной красоты.

Люди не стареют, каждый новый отрезок жизни накладывается на предыдущий, но предыдущий не исчезает до конца, и, если обстоятельства потребуют, человек способен стать таким, каким он был прежде. Со мной она была гораздо моложе, чем со своим мужем.

Однако она жила во грехе, и я был тому причиной, а раз так, я обязан ее спасти.

Прокладывая себе путь через густые толпы, я с ужасом обнаружил, что к моему ботинку, выпадавшему из общей маскировки, прилипла медуза. В эту минуту я как раз проходил мимо ворот сарая, таких огромных, что в них свободно въезжала лошадь с телегой; внезапно рассвирепев, я швырнул медузу в ворота, и она тотчас превратилась в большую светящуюся афишу. А я поспешил дальше, при виде этой афиши меня обуял страх.

На ближайшей улице я заметил Скоапньянвилма. Его сопровождало существо, сплошь покрытое чешуей и бородами — из-под каждой чешуйки торчала борода. Глаза, расположенные поверх чешуи, глядели очень странно. Некоторое время я шел следом за ними и слышал, как Скоапньянвилм читал чудовищу проповедь.

Однажды, когда он копал торф в Маркелозском торфянике, прямо возле него в столб ударила молния, вот с того-то дня он и начал свои непрерывные проповеди и наставления. Повсюду ему мерещились грехи и неуважение к Богу. Жизнь своих домашних он превратил в ад.

— Имеется только единственная любовь, — услышал я его фразу, смесь рейссенского диалекта с канцеляритом. Палец Скоапньянвилма был направлен в сторону чудовища, которое вело его на веревке. — Это любовь Бога, нас охраняющего во веки веков. Завоевать эту любовь — вот наша задача!

Чудовище отреагировало на его слова странным движением, как будто жуя все свои бороды разом.

Мне было трудно расстаться с этой бесподобной парой, но следовало поскорее добраться до заветного домика.

Вот и радующая глаз светло-розовая черепица, окна, боязливо прикрытые чистенькими занавесками. Здесь еще ничего не случилось, кровля не тронута, дверь закрыта. С надеждой и страхом отворил я калитку, шмыгнул за дом и вошел с черного хода в кухню. Никого. Я осмотрел все комнаты. Никого. Вконец расстроенный, я рухнул на стул. Это был удар, первый удар за весь день.

А как же порыв, могучий порыв, возникший, пока я сидел на ступеньках ратуши? Неужели он был пустячком, так, для развлечения? Раньше интуиция меня не обманывала, она была почти осязаемым приказом.

Правда, был еще платяной шкаф, в задней стенке которого имелась дворца, ведущая в чулан под лестницей. В этом чулане я сам однажды скрывался целую ночь, когда ее супруг внезапно возвратился. И она вполне могла там спрятаться.

Так оно и было. Открыв дверцу, я увидел в самом углу чулана маленький, бесформенный комочек страха, в нем жили только глаза, напряженно следившие за мной. Из-за греховной связи со мной-человеком она в ужасе глядела на меня-черта.

Я наслаждался этим взглядом, этим ожиданием моего малейшего движения — вызывая в другом ужас, чувствуешь полноту своей власти над ним. Впервые в жизни я упивался властью.

Но жалость к ней вскоре настолько усилилась, что я придал своему лицу самое успокоительное выражение и сбросил маску — увы, эффект был совсем не тот, какого я ожидал.

— Так ты — черт, — сказала она, словно стряхивая с себя глубокий сон, — я должна была догадаться об этом по твоим речам, не похожим на речи людей. Значит, я жила с чертом. Значит, я — ведьма! — И ужас передо мной сменился в ней ужасом перед самою собой.

Мне стоило большого труда ее успокоить, я подробно рассказал ей, как развивались события, как все начиналось и что происходит в Рейссене сейчас. Слушая мой рассказ, она постепенно пришла в себя, а узнав о моей военной хитрости, даже рассмеялась и поцеловала меня, когда же я изложил свой план ее спасения, к ней вернулись и бодрость духа, и храбрость.