Современная норвежская новелла

Из горницы донесся жалобный стон Тунетте, и Бирте поспешила ее успокоить, чтобы она не разбудила детей. Они спали в изножье кровати матери, у самой стенки. Она укрыла их получше и повернулась к Тунетте, которая полусидела, опираясь на спинку кровати. Бледное, исхудавшее от чахотки лицо под темными волосами. Глаза смотрели куда-то мимо Бирте и казались неестественно большими при слабом свете из кухни.

— Чего тебе? — шепнула Бирте и, сняв со стены юбку, прикрыла ноги Тунетте, обнажившиеся оттого, что она стянула одеяло на детей.

Заметив, что свекровь смотрит на нее, Тунетте отвернулась. Рука ее искала Библию, которая всегда лежала около нее на столе.

— Пусть лежит, — строго сказала Бирте, — ты же не сможешь читать, пока не рассветет.

Тунетте послушно отвела руку и положила ее на одеяло, как ненужную вещь. Бирте испытующе глядела на нее. Смертью и ужасом веяло от постели, и это на мгновение лишило Бирте чувства уверенности. Она знала, что невестке скоро конец, но считала, что это произойдет не раньше начала весны. Она знала, что такое чахотка и как проходит эта болезнь. Старшая девочка умерла осенью, а три года тому назад ее сын умер на той самой постели, где сейчас лежит Тунетте. Бирте видела, как он худел изо дня в день, как болезнь высасывала силы из его крепкого тела, как наконец от него остались только волосы и глаза. Он боролся, кашлял и боролся. Тунетте не боролась. Она сдалась и ждала. И молилась. Бирте запретила ей молиться громко, чтобы не пугать детей. «Может быть, жизнь ее угаснет, пока меня не будет?» — подумала она. Плохо, если две маленькие девочки останутся одни с умирающей. Она украдкой взглянула на нее. У невестки не появился еще колющий, полный ненависти взгляд, который обычно бывает у чахоточных перед смертью.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила она.

— Я думаю, что господь скоро возьмет меня к себе, — ответила Тунетте жалобным голосом. — Я скоро умру. — Последние слова она произнесла так тихо, что Бирте еле их услышала.

— Чепуха, — сказала она строго. — Не помрешь… — Она хотела сказать «пока», но сдержалась. — Есть хочешь?

— Хочу! — ответила Тунетте почти с упреком. Она рывком повернулась к стене, что не вязалось с ее тоненьким голоском. — А есть у нас что-нибудь? Что-нибудь горячее?

Бирте почувствовала облегчение. Пока у Тунетте есть аппетит, бояться нечего.

— Я приготовлю еды перед уходом!

Она сказала это твердо и буднично, как будто кладовка полным полна. «Да и не так уж у нас плохо, — подумала она, снова выходя в кухню. — У нас есть картофель, сушеная рыба, немного крупы и соли, пять лепешек».

Она решила взять сейчас одну из них. Быстро очистила несколько холодных картофелин, растолкла их ложкой на дне кастрюли, прибавила немного теплой воды. А потом раскрошила половину лепешки и, смешав все вместе, поставила на огонь.

Пошла в свою комнатушку и разбудила Сигвала. Он проснулся сразу же.

— Идем? — крикнул он словно в бреду и вскочил со скамьи раньше, чем она дошла до двери.

— Конечно, пойдем, — бодро ответила она. Сигвал был ее единственной помощью и надеждой, и она относилась к нему с нежностью, которую редко выказывала другим.

Выйдя в сенцы, она сняла с гвоздя фонарь, потрясла его, чтобы знать, сколько в нем осталось керосина. Постояла в нерешительности, держа спички в кулаке, и повесила фонарь обратно. Он понадобится, когда они пойдут по пустоши, керосина должно хватить до рассвета. А в хлеву она управится и в темноте.

Выйдя на двор, она остановилась, вдыхая холодный воздух. Он приятно освежал, проникая в легкие. Ледяной ужас, царивший в доме, словно сгинул. Небо было ясное, с фьорда доносился слабый запах моря и водорослей. Должно быть, штиль, иначе она услышала бы, как грохочут волны. Хутор стоял у устья фьорда, на крутом склоне, таком высоком, что люди, жившие по берегу фьорда, называли хуторян соседями господа бога. Если в лодке были чужие, то местные, указывая на крутой склон, говорили: «Там живет Бирте из Свейгенеса, она овдовела, когда ей не было еще и тридцати…»

Когда-то она гордилась, что о ней так говорят, говорят с уважением о том, что она сама со всем управляется и никому не в тягость. А теперь ей это безразлично. После смерти сына лодка стала уже не нужна, и соседи ей были ни к чему. Иногда она месяцами никого из них не видела.