Современная норвежская новелла

Они шли почти всю ночь, отдыхая лишь в короткие промежутки, и он всякий раз давал ей по кусочку сахару. Они не разговаривали и не различали лиц друг друга. Она видела его лицо раньше, при свете дня, и с первого взгляда оно не понравилось ей. Теперь ей хотелось увидеть его снова. Она понимала, что суровым оно было из-за смертельной опасности, которой все они подвергались. И пока она двигалась вслед за огромной спиной тролля, ей мучительно хотелось, чтобы лицо это обернулось к ней и чтобы она увидела, как оно проясняется, молодеет, становится открытым, дружелюбным. Они шли всю ночь на северо-восток. Она не знала этого, но каким-то чутьем понимала, что они все больше поворачивают на север.

Незадолго до рассвета они вышли на просеку, ведущую к лесной избушке. И тут он впервые заговорил с нею. Голос был усталый, но в нем звучала теплота.

— Если не ошибаюсь, я бывал тут.

Она чувствовала такую уверенность за этой широкой, согнувшейся могучей спиной, что не усомнилась в его словах ни на минуту.

Он снял с себя рюкзак, и тотчас же его черная тень на просеке сделалась намного меньше. Он протянул руку к притолоке над низкой дверью и стал ощупью что-то искать там.

— Гляди-ка! Мы, точно пара лисиц, угодили прямо в нору! — довольным голосом сказал он и вставил ключ в замок.

Ему пришлось помочь ей переступить порог, ноги у нее дрожали, икры свело судорогой, она не в силах была больше сделать ни одного шага. Он чуть ли не на руках внес ее в избушку и положил на кровать.

И она долго лежала в забытьи, пока не почувствовала, что в избушке потеплело. Открыла глаза и увидела огонь через отверстие в печной дверце. Запахло едой, и она вдруг ощутила мучительный голод.

Что-то лежало на ней, она попыталась сбросить это с себя, пока не поняла, что это меховая шкура, ворс которой нежно щекочет шею.

Послышался его тихий голос:

— Лежи, лежи, сейчас накрою на стол, устроим небольшой пир.

Это был уже совсем другой голос, суровость в нем исчезла; он звучал теперь гораздо веселее, яснее, но с едва заметной дрожью, какая бывает у очень усталых людей.

Она почувствовала, как от ног и вверх по всему телу разливается тепло. Он снял с нее сапоги, наполовину стянул чулки. И так она лежала с закрытыми глазами, пока он не окликнул ее тихо, осторожно, потому что они все еще были в опасности:

— Боюсь разводить огонь в очаге. Придется обойтись железной печуркой. Запах дыма разносится далеко.

Он стоял у единственного в избушке оконца и завешивал его чем-то. Она лежала и смотрела на свечи, две маленькие стеариновые свечи, прилепленные прямо к столешнице. Он отошел от занавешенного окна, и тень его склонилась над нею.

— Не больно-то роскошный стол, но все же еда как-никак! — улыбнулся он.

Оба накинулись на еду и стали есть прямо из консервных банок, которые он подогрел на огне, разламывали хлеб руками и макали его в мясной соус. Потом появилась нестерпимая жажда, он внес в избушку снег и растопил его. Другого питья у них не было.

— Будем здоровы, — весело сказал он, размягченный усталостью, радуясь тому, что напряжение ослабло, и проглотил безвкусную жидкость.

Потом они сидели друг против друга и смотрели на оплывающие свечи, от которых уже почти ничего не осталось. И сами они, казалось, сгорали вместе со свечами, изнемогшие до такой степени, что даже сон не брал их.

— А что с другими? — наконец спросила она.

Эта мысль уже давно не давала покоя обоим.

— Была какая-то пальба, — сказал он.

— Может, кто из наших стрелял?

— У них не было автоматов.

Стеарин натекал под остатками фитилей. И вдруг ее снова охватил страх. Она протянула через стол руки, он схватил их и сжал в своих, согревая медленно и осторожно. В лице его больше не осталось ни следа суровости, в нем была нежность, размягченность — но страха не было.

— Думаешь, их схватили?

— Боюсь, что так. По такому рыхлому снегу далеко не убежишь. Так что, если они угодили в засаду…

Они молчали, глядя друг другу в глаза. Потом она сказала:

— Кто-то любил их…

Она произнесла эти слова с удивленной, чуть вопросительной интонацией:

— Кто-то любил их все дни…

Она говорила, как в лихорадке, а он все крепче сжимал ее руки, чтобы убедить ее в том, что они живы.

— Да.

Они продолжали держать друг друга за руки. Вот так у них все и началось.

Свечи выгорели дотла. И эти двое, что справляли свой праздник на границе между жизнью и смертью, покинув избушку, оставили после себя на столе два горелых пятна. На следующую ночь они вместе перешли границу.

Воспоминание зажглось вместе с двумя свечами в медных подсвечниках, оно было столь явственным, что ей казалось, будто она видит воочию две других маленьких свечи на деревянном столе.

И, точно ощущая в себе усталость той далекой ночи военных лет, она встала, подошла к столу и принялась убирать посуду.

С дивана доносилось его дыхание, легкое, ровное дыхание спящего. Она унесла фарфор и серебро, приподняв подсвечники, стянула со стола дорогую скатерть. Под свечами обнажилась столешница, холодная, потертая, вся в пятнах. Но свечи она не погасила. Погасло у нее внутри, а свечи она оставила гореть.