— И ведь не то чтобы он поживиться норовил за счет односельчан, — продолжал старик, — да только и в убытке быть ради других тоже не любил. Я сам от таких всегда подальше держался. Так ведь что ты скажешь: многие в деревне и уважали его, и защищали! А в тот год, как народную коммуну организовали, выбрали его сельчане бригадиром: человек он ловкий — в любом общественном вопросе сразу мог разобраться. Мог рассчитать, как нам хорошей жизнью зажить, умел людей распределить, производство наладить как надо. Словом, за что ни брался — все у него здорово получалось. Но бывало, и жульничал. Встанет, к примеру, среди ночи да и перекроет потихоньку шлюзы — чтобы вода на чужие поля не шла, а только бы на наши, бригадные. А та еще, к примеру, отберет из бригадного стада трех-четырех дряхлых ослов, подпилит им потихоньку зубы напильником, чтоб ровные были, и продаст потом как молоденьких четырехлеток: люди к нам аж из-за Стены приезжают скотину для своих коллективов закупать. Сколько же он так народу надул!.. А когда Большой Скачок объявили — и у нас тут пошли вовсю трезвонить. Да только бригадир сразу смекнул — не стал зря языком трепать, как другие, а подсчитал: сколько зерна сможем произвести — столько и сдать обещал. И ни зернышком больше! А почему? Если теперь, говорит, много наобещаем, то потом, когда урожай соберем, и сдавать придется больше — от этого и бригаде урон, и семье моей тоже. Так зачем же нам это нужно! Уж и начальство на него нажимало, и люди из других бригад капитулянтом обзывали, а за глаза — прохвостом, да только такого, как он, разве этим проймешь? А наши-то хвалили его, за то, что трепаться не стал. И вот осенью обмолотили зерно, взвесили: и оказалось, что больше собрали, чем по плану было и чем начальству наверх доложили. Так он этот излишек не стал в амбары отправлять, а разделил без шума между бригадниками. Только найдется разве такая стена, чтобы ветра не пропускала? И под самый под Новый год получило начальство донесеньице… Тут-то и начались у него большие неприятности: и с должности сразу слетел, и всенародной проработке его подвергли, и настали для него трудные дни. Но какой бы там наверху колпак на него ни напяливали, многие наши коммунары в душе его добром поминали. В тот год по другим-то деревням, где много наобещали, много излишков пришлось продать, и люди там голодали. И только в нашей деревне ни один двор не бедствовал. Так что Ловкач этот и хорошие дела творил, и дурные, а бывало, и смешивал одно с другим. Да уж если само Небо таким его сотворило — что с него возьмешь?
Сказав это, старик усмехнулся, помолчал немного и, заметив, что я слушаю его с большим интересом, продолжал: