Современная новелла Китая

— Обожрался салом — весь жиром и заплыл, надрался кошачьей мочи — глаза-то и не видят! Убыточный товар держим — висит на шее как жернов, и не спихнешь ее никак. Ты что, собираешься алтарь ставить и жертвы ей приносить, как Будде?

Ma крякал и вздыхал под градом сыпавшейся на него ругани, возражать не осмеливался. Вдруг во дворе послышались шаги, он увидел Чудака и, сразу повеселев, радостно осклабился.

— На ловца и зверь бежит! — расплылся он в ехидной улыбке и вышел навстречу.

2

Поставив отпечаток пальца под распиской в том, что взял взаймы восемьсот юаней под залог своей глинобитной лачуги и девяти деревьев, что росли вокруг нее, Тан Эр получил удостоверение девушки.

Фамилия и имя — Лин Эмэй, социальное происхождение — из крестьян-бедняков, окончила среднюю школу высшей ступени, социальное положение — учащаяся. Но в графе «для примечаний» две строчки мелких иероглифов сообщали, что отец ее — репрессированный контрреволюционный элемент, и потому она относилась к категории «подлежащих перевоспитанию».

Эмэй была хрупкая, с желтоватым худеньким личиком, сверкавшие в черных глазах, как росинки на диком винограде, слезы придавали лицу не то испуганное, не то удивленное выражение.

Тан Эр тотчас же хотел увести девушку, но из дома послышался резкий голос жены Ma Гочжана:

— Подожди, ей надо переодеться!

Эмэй вошла в комнату, задернула занавеску, сняла с себя пеструю нейлоновую кофточку, брюки из синтетической ткани, белые пластиковые босоножки и, надев замасленную мужскую рубашку, латаные-перелатаные штаны из грубой материи и соломенные сандалии на босу ногу, вышла из дому.

— А почему вы отобрали у нее одежду? — оторопел Тан Эр.

— Да это я ей на время дал поносить, — растянул в улыбке рот Ma Гочжан. — Неходовой товар отпускается без упаковки.

Когда Тан Эр привел Эмэй в свой дом, Тан Чуньцзао, только что вернувшийся с работы, прохлаждался в тени ивы. Завидев отца с молоденькой девушкой, этот интеллигент схватил развешанную на ветках ивы одежду и мигом натянул на мокрое тело.

— Чуньцзао, я привел тебе невесту! — смеясь одними глазами, с довольным видом сообщил отец.

Тан Чуньцзао покраснел до ушей и, не решаясь взглянуть на Эмэй, пробормотал:

— Как же так? Со мной не посоветовался… А может быть, и она не хочет…

— Чего там — хочет не хочет, ведь сама себя продала, — сказал Тан Эр с важным видом главы семьи, приосанившись и надувшись, словно Цзао Ван, бог домашнего очага. — Тебе двадцать три, ей — двадцать, по постановлению возрастом оба не вышли, регистрироваться нельзя; но все равно, если вы жили за столько тысяч ли друг от друга, а судьба вас свела, значит, Лунный старец[42] соединил вас, нынче ночью и сочетаетесь.

Когда они поужинали, было уже совсем темно, Тан Эр запер дощатую дверь; Тан Чуньцзао и Эмэй оказались в комнате, как птицы в клетке.

В лице Эмэй не было ни кровинки. Прислонившись к стене, она жалким комочком обреченно сидела на краю кана, не смея поднять головы. Тан Чуньцзао тупо и неподвижно смотрел на нее, не отводя глаз. Подавленные и смущенные, оба молчали.

Наконец Тан Чуньцзао хмуро бросил:

— Ложись-ка ты спать! — Отвернувшись, он сел за стол, стоявший у окна, выдвинул ящик, достал книгу и стал читать.

Поведение парня поразило Эмэй, и она то и дело искоса на него поглядывала.

Тан Чуньцзао чувствовал на себе ее взгляд — в спину будто чем-то кололи, и ерзал на стуле, не в силах унять волнение. Иероглифы расплывались перед глазами.

— Погасите лампу и ложитесь! — грозно крикнул из соседней комнаты Тан Эр. — Завтра коммуна на нашем дачжаевском поле проводит выездное производственное совещание, надо вставать в пятую стражу[43].

Тан Чуньцзао нехотя задул лампу, но с места не двигался.

— Вам тоже пора спать, — тихонько произнесла Эмэй.

Чуньцзао поднял голову и увидел в тусклом голубоватом свете луны Эмэй, похожую на маленький цветок, неясный, таинственный, волнующий. Горячее желание толчками наполнило грудь, разлилось по всему телу.

Он вскочил, подошел к Эмэй, она вскрикнула и еще плотнее прижалась к стене, словно хотела в нее втиснуться.

Чуньцзао расстегнул на ней рубашку, она закрыла лицо руками и тихонько всхлипнула; он ласково, словно успокаивая, погладил ее, и она громко заплакала.

— Пожалейте, — жалобно взмолилась она. — Я… не хочу…

Тан Чуньцзао, словно его плетью ожгли, мигом отрезвел и, сгорая от стыда, бросился вон.

Старик Тан выскочил из свой комнаты и, раскинув руки, преградил ему путь.

— Отец! Я не хочу обижать эту беззащитную девушку… — с горечью крикнул Тан Чуньцзао.

Эмэй бросилась на колени перед Тан Эром и заговорила сквозь слезы:

— Дядюшка, я буду твоей приемной дочерью! Я продала себя, чтобы смыть позор с памяти отца да еще отдать долги за похороны матери.

Сердце человеческое — из плоти и крови, а Тан Чудак был добр и мягкосердечен. Он поднял Эмэй и спросил, растроганный:

— Какое несчастье обрушилось на твою семью, девочка, отчего умерли родители?

Эмэй, плача, стала рассказывать: