Современная политическая мысль (XX—XXI вв.): Политическая теория и международные отношения

В последние десятилетия марксисты, а также довольно большая группа академических исследователей, находящихся отчасти под влиянием марксистских идей, использовали надстроечные факторы для объяснения того, почему «противоречия» в базисе так и не привели в большинстве случаев к падению капитализма, которое столько раз предрекалось. Власть в капиталистических обществах опирается на широкие возможности создания гегемонии — общества, в котором большинство граждан не осознает, что находится под полным идеологическим контролем.

Эти аргументы принимают разные формы, однако, как и во всех марксистских течениях, всегда опираются на представления о природе человека, историческом прогрессе, а также о том, каким бы могло стать общество, если бы не препятствующий подлинному прогрессу и справедливости капитализм. Аргентинский политический философ Эрнесто Лаклау (1935—2014) констатирует: «Никогда ранее рефлексия об “идеологии” столь значительно не присутствовала в центре марксистских теоретических подходов; однако в то же самое время никогда ранее границы и референциальная идентичность “идеологического” не становились столь размытыми и проблематичными[54]». Лаклау стоит на антиэссенциалистских позициях (эссенциализм — это теоретическая и философская установка, характеризующаяся приписыванием некоторой сущности неизменного набора качеств и свойств). Выделив два классических подхода к проблеме идеологий — социальной тотальности и ложного сознания, Лаклау считает, что они оба сегодня выглядят размытыми вследствие кризиса посылок, на которые опираются: социальное и — шире — общество выглядит как невозможный объект, вследствие этого утопия — это сущность всякой коммуникации и социальной практики; а ложное сознание — из-за утраты идентичности социального агента. В рамках марксизма представление о такого рода субъективности основывается на понятии «объективных классовых интересов». Однако кризис партии, игравшей роль носителя объективных исторических интересов класса, вел к возникновению «просвещенного деспотизма интеллектуалов и бюрократов, которые, выступая от имени масс, объясняли им их истинные интересы и навязывали все более и более тоталитарные формы контроля. Масса становится все более рассеянной. Общество фрагментируется, атомизируется, социальная структура становится аморфной и подвижной, сменяясь мозаикой с нечеткими, расплавленными границами. Идентичность социальных агентов все в большей степени подвергалась сомнению.

Об этом писал и современный итальянский политический мыслитель и философ Ремо Бодеи, признавший:

«Уже во многих странах закончилась эпоха этических партий. Таких, как коммунистическая, социал-демократическая партия в Италии после Второй мировой войны, которые представляли этические ценности, модели поведения. Сейчас эти партии уже не могут быть такой точкой отсчета общественного поведения. Верность этим партиям уже не является чем-то автоматическим. Другими словами, сейчас поддержку политической партии следует искать так же, как ищут покупателей для машин. Нужно продукт сделать привлекательным, и поэтому возникает психологическое соблазнение, которое лишь маскируется под содержательную аргументацию»[55].

Сказанное можно отнести и к идеологиям. И далее:

«А сейчас возникло то, что я бы назвал массовым индивидуализмом, что парадоксально, но это так. Сейчас есть запросы со стороны индивидуума быть каким-то образом признанным в своих правах, и поэтому власть обольщения, соблазна и власть убеждения, навязывания переходят к насилию над сознанием, проникновению внутрь сознания скорее, чем к каким-то внешним формам насилия»[56].

Изменился также тип политического лидера. Как пишет чешский политолог Ярослав Шимов,