Современная польская повесть: 70-е годы

— Господа, мы свершили благое дело, подписали договор, выгодный и вам, и нам, — провозгласил он с бокалом в руке.

Ему пришлось откашляться. Голова разламывалась от боли. Итальянцы улыбались, тоже усталые, почтительно поглядывали на «старого дьявола». Эта случайно подслушанная Барыцким кличка, которой они его наградили, была как бы реваншем за Il Duce, придуманного Плихоцким.

Это было два часа назад.

А в десять наконец завершается ужин, данный в честь итальянской делегации в малом зале ресторана при гостинице. Барыцкий сидит рядом с лысым миланцем, у которого грустные глаза навыкате. Это их босс. Все еще взвинчены и утомлены спорами. Только молоденький инженер с внешностью кинозвезды строит глазки переводчице Малине Соллогуб. Барыцкий и шеф итальянской делегации объясняются по-английски, поскольку Малина Соллогуб оказалась чересчур далеко. Температурная кривая беседы то подскакивает, то понижается, оба чувствуют себя выпотрошенными. Они устали, отупели и все же испытывают глубокое удовлетворение. Барыцкий выслушивает тирады о взаимовыгодном договоре, о возможном изменении конъюнктуры в Европе благодаря этому договору. Затем Il Duce углубляется в туманные социологические выкладки: семья, дети, бытовые проблемы. Голос симпатичного итальянца полон оптимизма. Однако темы разговора быстро иссякают, берет свое усталость. Ярмарка, торги и, наконец, тяжелейшая битва за лицензию измотали, как марафонский бег, не только Барыцкого. Il Duce тоже едва дышит, под глазами черные тени, исподтишка поглядывает на часы. Барыцкий решает воспользоваться этим и спрашивает:

— Вы очень устали? — Подает условный знак Малине.

Та — молодчина: сигнал подхватывает на лету, хоть и увлечена флиртом. Встает. Высокая, стройная, скуластенькая и с раскосыми зелеными глазами, типичная — в представлении итальянцев — славянка. С присущим ей изяществом предлагает перейти в бар. На своем безукоризненном итальянском языке приносит извинения собравшимся от имени signore Barycki, который вынужден на рассвете возвращаться в столицу, а сейчас — синьоры, разумеется, это понимают — должен еще заняться не терпящими отлагательства служебными делами.

Барыцкий прощается с итальянцами. Это действительно приятные и в своем деле головастые ребята. И эта их легкость, с которой они, отключаясь от служебных проблем, почти по-детски самозабвенно предавались веселью, ярмарочной dolce vita. Смуглые, импозантные, простые в обращении, наверняка простые чисто внешне, но невольно создавалось такое впечатление. И в нашей отрасли прут к мировому господству. Мы — рослые блондины, оборотливости и нам не занимать, да мешает вечное наше, «авось»! Удастся ли нам выйти на мировой рынок? Иного выхода нет, должны выйти. Это звучит как каламбур или лозунг. А может, всего лишь как парадокс? Мечта? Может, это только моя мечта? Но итальянцам известно, куда мы гнем, если бы речь шла о беспочвенных мечтаниях, они бы первые это раскусили… А между тем именно Il Duce произнес кисло-сладким тоном:

— Какая смелая концепция!

Отсюда их неподатливость, колебания, проволочки. В конце концов они, пожалуй, сочли, что мы неопасные соперники. Что ж, посмотрим. Эх, если бы не наша расхлябанность. И бюрократическая волокита. Но это начнется завтра. А сегодня мы сделали первый шаг.

Тем временем неоценимая Малина с чарующей и несколько хищной улыбкой увлекает за собой молодежную часть итальянской группы. Я побоялся бы такой, — думает Барыцкий. — Представляю себе, что за дьявол скрывается под этой прекрасной внешностью. Даже Il Duce следил за ней взглядом. Барыцкий улыбается Плихоцкому и спрашивает:

— Пойдешь с ними?

— Разве это обязательно? Следовало бы, пожалуй. Впрочем, и девушка стоит того. — Плихоцкий краснеет, как мальчишка, догадался, что старик заметил их флирт.

Эх, Плихоцкий, Плихоцкий! — улыбается шеф уголками рта. Ты надеялся, что будут поминки. Что мне конец. Вероятно, так считал, вероятно, уже готов был от меня отделаться. Потерпи немножечко, придет и твой черед!

— Signori, arrivederci! Спокойной ночи! Мне пора.

Итальянцы выходят, окружая Малину Соллогуб, Плихоцкий следует за ними, он подавлен. Черт побери, сколько ему лет? Тридцать восемь? Барыцкий вздыхает. Боже мой, я в его возрасте… Лучшие годы мужчины. Бороться и любить! Гуляй, а то будет поздно. Да, сын мой. Можешь не спать эту ночь.

Доктор Миколай Парух, эксперт-юрист, друг Барыцкого и его соратник по многим баталиям, присаживается к другому концу стола. Заставляет себя улыбнуться. Снял очки, аккуратно протирает их платочком.

Сейчас, — думает Барыцкий, — начнет один из своих монологов.

Но Парух сдержан и полон торжественности.

— Поздравляю, — говорит. — Еще раз тебе удалось… Ты всегда был игроком.

— Не изощряйся в остроумии на мой счет. Я едва жив, — вздыхает Барыцкий.

— Они тоже. Ты их словно пропустил через соковыжималку.

— И добился желаемого! — говорит Барыцкий, и это звучит как победный клич.

— Да, да! Разумеется. Ты выиграй еще раз, — говорит Парух. — Но я стараюсь представить себе, что будет, если у тебя не пойдет карта…

— Переживу и проигрыш.