Современная польская повесть: 70-е годы

На рыночной площади в Н. Мария спросила, где больница. Минуту спустя поставила свою машину и взглянула на фасад больничного здания, которое подходило для любой ее сюрреалистической картины. Сейчас она не могла набросать эскиз, однако память фиксировала эту серо-желтую известку, местами облупившуюся, и окна, из которых могли бы выглядывать персонифицированные страдания. Воображение уже подсказывало Марии композицию. Паркинг, нагромоздить здесь безногие и обезглавленные туловища, на первом плане торс Венеры Милосской. А как фон — больница, в окнах которой отражается иной, нереальный мир.

В канцелярии седая женщина сообщила Марии, что заведующий и другие врачи в операционной.

— Вы, вероятно, интересуетесь судьбой пострадавших? Могу вас успокоить. Состояние вашего мужа не внушает опасений, — сказала секретарша. — Но подробнее…

— Да, понимаю, — вздохнула Мария и ретировалась в коридор. Стала у стены в живописной, заученной позе, и тут ее заприметил врач-стажер. Хрупкая, стройная пепельная блондинка с меланхолическим лицом. «Ага, видимо, по поводу аварии, — сообразил молодой человек. — Жена в отчаянии! Элегантная и современная, как из фильма Лелюша, в серых вельветовых брюках и замшевой куртке. Какая привлекательная!» Именно такое впечатление складывалось у мужчин при виде Марии. Поэтому стажер занялся ею, и, прежде чем врачи вышли из операционной, Плихоцкая уже сидела у постели мужа в палате интенсивной терапии, очищенной утром для варшавян. На другой койке лежал Качоровский, которого Мария, как всех водителей мужа и Барыцкого, знала в лицо. Физиономия бедняги вся в пятнах, многочисленные царапины были смазаны каким-то омерзительным фиолетовым раствором. Он спал.

Станислав Плихоцкий, с устрашающей повязкой на голове, смотрел глубоко запавшими, чужими глазами. На мгновение ее охватил страх.

— Не бойся, — сказал он. — Ничего со мной не случилось. Мог бы даже встать, да врачи запретили, я терял сознание, и они предпочитают осторожничать. Хорошо, что приехала.

— Мой милый, бедный мальчик, — сказала Мария и притронулась к руке мужа своей хрупкой ладонью. И тут же ее отдернула: последнее время приходилось много работать, краски и скипидар разъели руки. Их прикосновения были неприятны.

— Я чудом уцелел, — сказал Плихоцкий. — Помнить доктора Паруха? Был у нас в прошлом году… Такой симпатичный добряк. Погиб. А Барыцкий…

— Его оперируют, — вздохнула Мария и зажмурилась.

— До чего же я легко отделался. Повезло, — сказал Плихоцкий. — Сейчас мне все нипочем. Сейчас я… Как бы сказать? В экстазе. Прямо-таки распирает от счастья. С сегодняшнего дня живу в кредит. Мы как слепцы. И только соприкосновение со смертью… Господи, как я до этого жил!..

— Не утомляй себя, — сказала Мария. — Не говори так много.

— Я же невредим. Отделался царапинами. Господи, как мне посчастливилось! Знаешь, утром мы случайно поменялись местами с Парухом. Понимаешь? Он спохватился, что забыл купить сигарет и газету. Вылез. А мы передвинулись на сиденье. Иначе бы я был на его месте.

Мария снова коснулась руки мужа. На минуту забыла о своих шершавых ладонях.

— Тихо! — сказала. — Нельзя так волноваться.

Станислав Плихоцкий глубоко вздохнул, откинул одеяло, расстегнул пижаму, ему было душно.

— Меня переводят на несколько дней в центральную больницу. На обследование. Не надолго, самое большее на три, четыре дня. Потом возвращусь домой. А точнее — на работу. Ведь Барыцкий теперь… Ну, обольщаться нечего. Он отпадает независимо от благополучного исхода операции. Такая потеря!

— Это ужасно, — неискренне произнесла Мария.

— И видишь, сколько новых обязанностей обрушивается на мои плечи… Надеюсь, ты меня понимаешь? Лежу вот и думаю. Моя прежняя жизнь… — Он все более распалялся. — Человек обязан что-то после себя оставить. До сих пор я, собственно, не отдавал себе в этом отчета. Взять того же Барыцкого. Чуть ли не по всей Польше стоят его «памятники». Раньше я полагал, что его горение, все его атаки и наступления — с личной точки зрения бессмыслица. А теперь вот лежу здесь, размышляю, и мне хочется, чтобы и после меня… Постараюсь оставить след. Понимаешь?

Значит, все-таки! Выражение глаз и оживленность мужа сразу же насторожили Марию. А теперь уверенность ее крепла. Шок, возможно даже психическое расстройство. Когда оно пройдет? Пройдет ли вообще? Ведь случается, что потрясения разрушают личность… Вызывают скрытые аномалии…

Плихоцкий умолк, а Мария вдруг почувствовала, что должна немедленно закурить. Мысль, что Сташек мог погибнуть, а теперь вот песет несуразицу, сулящую неприятности, удручает ее. Она представляет себе, как была бы одинока, если бы муж заболел или погиб. Слезы навертываются у нее на глазах. Она гладит мускулистую грудь мужа.

— Все уже позади, — говорит мягко. — Помнишь, я не хотела, чтобы ты в это ввязывался?

— Ты ничего не понимаешь! Известно ли тебе, чем я обязан Барыцкому? Чему у него научился? Его уход… будет иметь серьезные последствия. Мне надо столько тебе сказать. Знаешь, происшедшее все меняет. Я стану другим человеком. Барыцкий…